Виталий Полищук - И на этом все… Монасюк А. В. – Из хроник жизни – невероятной и многообразной

Могила подошел к оркестрантам и что-то им сказал, и ребята «вдарили» «Лучший город Земли» Бабаджаняна.

Ко мне подвели двоих ребят, мы поздоровались за руку, и затем я начал. Я вращал корпусом, время от времени нагибая его то вперед, то назад, выгибаясь чуть ли не параллельно деревянному настилу. Ребята не оставали, и скоро вокруг нас начали хлопать в такт мелодии, и постепенно нас окружили все, кто был здесь, и они хлопали, и этим, наверное, и привлекли внимание милиции.

Наклоняясь назад в очередной раз, я увидел в фотографическом ракурсе (то есть вверх ногами) знакомое лицо – к нам, хищно улыбаясь и одним движением раскрывая резиновую дубинку с шариком на конце, приближался мой недруг-лейтенант.

Он был в форме и судя по всему – на этот раз «при исполнении».

Я не мог поставить под удар наших гостей, и поэтому сначала прикрыл их, став лицом к лейтенанту, а потом повернулся к нему спиной я руками отправил новосибирцев в толпу.

Вот по спине-то он меня и ударил – с размаху, от души.

Я выгнулся от боли, и последнее, что я помню – это рев разъяренной молодежи, фигуру лейтенанта, которого на руках передавали друг другу наши парни к выходу, и вышвырнутую вслед за ним милицейская фуражка.

А потом меня быстренько вывели за пределы парка и Миута привел меня домой.

Генеральную репетицию нашего ВИА на этот раз – при участии Иванковой, мы провели 29 июня.

А на следующий день вечером начался наш выпускной вечер.

Родители Миута и мои были на вечере. От класса «А» на вечере были в числе других родители Рукавишниковой.

Ребята были в темных костюмах. Девчонки… какими красивыми были девчонки! Но лучше всех были наши – они все пришли в парадной школьной форме – в белых фартуках.

Но прически они все сделали себе офигенные!

И еще они использовали косметику, и надели кольца (раньше у нас кроме сережек ничего этого было нельзя).

Торжественная часть прошла по классам, получили мы аттестаты, я и еще три человека – серебряные медали. И разошлись по домам.

А потом мы собрались вновь и сели за столы.

Было около десяти часов вечера. И мы начали открывать бутылки с шампанским.

Рукавишникова и другие «ашники» сидели почти напротив нас, и поймав взгляд Варьки, я чуть-чуть пошевелил в воздухе пальцами – мол, привет! Она тут же подняла нос кверху.

Ладно, подумал я. Я тебя уем! И я сказал Миуту, Чернявскому и Боброву, что нужно им будет сделать во время нашего выступления.

Тем временем началось выступление художественной самодеятельности. В зале стоял шумок, пацаны вовсю баловались винишком, девчонки – болтали и понемногу ели, а Рукавишникова поглядывала на меня и злилась. Ну, Варька, погоди, блин!

Я поймал на себе еще чей-то взгляд и увидел бывших наших учителей – учительницу химии Мехову Марию Ивановну, учительницу биологии Марию Алексеевну, нашу «классную» Зинаиду. И вдруг мне показалось – да нет, я уверен, что не ошибся. В их глазах была какая-то печаль, словно они провожали на вокзале близких людей и знали, что больше уже их никогда не увидят.

И я понял, что они любят нас, и всегда любили, даже когда ставили двойки или ругали нас.

И словно что-то сжало мне сердце.

Каким-то образом это почувствовали и другие. Потому что неожиданно встал со стаканом в руке самый настоящий наш школьный хулиган, Павлик Хоппер, и громко попросил:

– Дайте сказать!

И затем, повернувшись в сторону стола учителей, сказал,

– Я хочу выпить за вас, наших учителей! Каждый год сотня нас уходит из школы, и каждый сколько-то крови вашей выпил! А вы нас терпели и учили. И поэтому спасибо вам!

Учителя стали вставать, встали и мы, и тут началось…

Девчонки обнимали учителей и плакали, парни жали руки мужчинам, я лично – обнял Марию Ивановну, и она шмыгнула носом..

Плакали все – девчонки, учительницы, наши мама…

А потом объявили наш выход.

Первой песней я объявил «Царевну Несмеяну». Это был удачный выбор. После слез радости и печали…

Впрочем судите сами. Пела песню Валя Иванкова.

Сегодня к нам самостийно присоединился Берик – он работал теперь шофером у Надькиного отца и вовсю ухаживал за Лишайниковой.

Снаружи стояла машина – ГАЗ-69, Бериков как бы дежурил сегодня у нас на вечере. Но саксофон он в клубе взял и теперь вовсю выдувал на нем рулады.

Затем Валя исполнила «В лунном сиянии снег серебрится», почти все теперь танцевали. А вот моих девчонок не было – Иван Иванович категорически запретил присутствие несовершеннолетних в помещении, где распивают спиртное. Как он вообще Бульдозера с Моцартом пропустил!

Я играл партию ритм-гитары и рассматривал родителей Рукавишниковой. Отец ее – Петр Петрович, был высоким и смуглым, с волнистой копной волос, а мама – Людмила Олеговна, наоборот – пухлой блондинкой, с голубыми глазами и венцом косы вокруг головы.

Я рассматривал их, а они, кажется, меня.

А сама Рукавишникова на меня вообще не смотрела, зараза!

Далее Иванкова спела «Фею» Горького, и уступила место мне.

Мы спели «Сиреневый туман», потом «Дорогая женщина», потом…

В какой-то момент из зала раздался голос:

– На заказ! Даешь Варю-Варь!

К этому голосу присоединились еще несколько, потом еще, и я увидел, как встает с белым лицом Варвара, и тоже встал с места. Я подошел к блоку радиоузла, взял в левую руку микрофон, а правой – отрицательно поводил перед собой в воздухе указательным пальцем, громко «цокая» в микрофон:

– Тц-ц-ц-ц! Этого не будет!

И увидел, что вышедшая было из-за стола Рукавишникова замерла и стала поворачивать в мою сторону лицо.

– Исполнение этой песни было ошибкой, – сказал я. – И я никогда больше ее исполнять не буду.

– «Почти устал!» – крикнул кто-то, и мы запели романс.

А потом была «Дорожная», затем – «Цыган».

И под эту задорную мелодию, которую Берик своим саксофоном превратил в твист, все бросились на середину зала и не боясь наказания, принялись вертеть ягодицами и туловищами, и началось настоящее веселье.

А потом в завершении концерта Валя спела песню «Прекрасное далеко».

И в зале опять повисла нотка грусти.