Франсин Тун - Дочь ведьмы [litres]

Когда появляется Билли, солнце уже почти садится. Он снова хочет играть в войнушку. Лорен, почувствовав облегчение, соглашается поучаствовать, но только если он даст ей рацию.

– Хочу себе такую собаку, как Джеймсон, – говорит Билли. Он немного запыхался на холоде, и его нос покраснел. – И вообще мне кажется, что он любит меня больше, чем тебя. Разве не так, Джеймсон? Видишь? Я ему нравлюсь.

– Не придумывай! – хмыкнув, отвечает Лорен. Спорить с Билли почти всегда весело.

– А вот и нравлюсь!

– Ну не так же, как я! Меня он все равно любит больше. Джеймсон, ко мне!

Пес поднимает голову, затем снова принимается деловито обнюхивать землю.

– Ну же, Джеймсон. Дай лапу!

Лорен протягивает вперед руку:

– Хочу, чтобы Джеймсон стал выставочной собакой. Мы сможем тогда ездить на разные конкурсы. Может, даже на «Британский талант».

– Армейские собаки – это тебе не какие-нибудь псы для выставок.

– Но ведь он вовсе не армейский пес, – качает головой Лорен.

Снег заглушает остальные звуки в лесу. В новой игре Билли – уже генерал, который приказывает Лорен выполнить специальное разведывательное задание и попутно учит стрелять из пистолета.

– Я и так умею обращаться с пистолетом. У моего папы есть настоящий, – говорит Лорен. – Он мне показывал.

– Да ты что! – Билли закатывает глаза.

– Вот представь себе!

– В следующий раз принеси его, интересно ведь!

– Ну может быть, не знаю, – говорит Лорен, обращаясь скорее к деревьям, чем к Билли. На ощупь костяшки ее пальцев напоминают осколки льда. В сгущающихся сумерках она замечает вдали, на ветке, еще одного канюка. – Мне нравится снег, – говорит она. – Кругом такая тишина.

Снег вселяет в нее надежду… Билли ломает большую ветку и ничего не слышит.

– В Париже было не так холодно. Мы здорово провели время.

– Ты когда-нибудь перестанешь носить эту шляпу? – спрашивает она, указывая на его бейсболку футбольного клуба «Абердин». Она помнит, что два года назад ее подарил ему дядя. – Готова поспорить: ты так ее любишь, что, наверное, даже спишь в ней.

Она пытается стащить бейсболку с его головы, но Билли отталкивает ее, мягко, но решительно.

– Ты ведь не болельщица «Абердина», – произносит он, слегка улыбаясь. – Так что не трогай.

– Как скажешь, дружище, – говорит она, зная, что это его разозлит, и уходит, чтобы собрать побольше веток и укрепить ими стены их хижины. Они почти никогда не заходят внутрь, не сидят там, но Билли как-то предложил – летом, естественно – разбить там палатку на ночь. И вдоволь наиграться.

Джеймсон между тем усердно роется в земле, как будто наткнулся на норку крота. Когда Лорен подходит ближе, в воздухе мелькает что-то маленькое и твердое, сверкая в отблеске вечернего солнца. Она видит, как предмет падает в кучу листьев, присыпанных снегом и похожих на замороженные бисквиты. Она ворошит их веткой. В этой части леса обычно нет птиц. Снег здесь нетронутый и напоминает сахарные холмики, на которых встречаются редкие вереницы оленьих следов.

Лорен чувствует, как холод сквозь сапоги проникает в ее носки. Пошарив еще немного, она натыкается на тусклый кусочек металла: серебряное кольцо. Подняв его, она видит, что кольцо имеет форму рук, которые держат сердце. Она пытается отдышаться на холоде… Лес, Билли и весь остальной мир мгновенно исчезают. Она крепко сжимает кольцо в кулаке, как будто это единственное, что у нее осталось на свете…

– Мама. Мамочка…

Глаза наполняются горячими слезами, ноги становятся ватными, и она опускается на колени. Она больше не понимает разницы между реальностью и наваждением. И все же пальцы явственно чувствуют холод скользкого металла. Она разжимает их. Кольцо все еще там. Она вытирает глаза и щеки перчаткой, вытягивает руку на морозный воздух и надевает кольцо на большой палец.

Подозвав Джеймсона, она срезает путь.

Солнце клонится к закату, рация надрывается от помех, а вскоре в динамике раздается голос Билли:

– Лорен. Лорен. Куда ты пропала?

Она видит приближающийся силуэт Билли. В небе висят тяжелые облака, сквозь черные кроны деревьев видны звезды, напоминающие большие блестящие камни на дне реки.

С заходом солнца похолодало, и Лорен ежится, обнимая себя обеими руками.

– Уже стемнело. Пошли, – говорит Билли. – Мне еще домашнюю работу делать.

Ей не дает покоя мысль о завтрашних уроках. Они собирают разбросанные вокруг предметы: пластмассовый бинокль, самодельную катапульту, ржавый чайник, кусок веревки – и относят в хижину. Потом долго спорят, стоит ли забрать домой пакет с бурбунским печеньем, украденный из кладовки в доме Билли. И наконец принимают решение оставить его в консервной банке, наполовину зарыв ее в мерзлую землю.

Обратно в Клаванмор они возвращаются по петляющей тропинке, заросшей заснеженными папоротниками. Ей нравится, когда Билли шагает рядом в своей абердинской шапочке и болтает про войнушку. Он как симпатичный старший брат, о котором она всегда мечтала. Лорен перекатывает серебряное кольцо в кармане между указательным и большим пальцами. Лес окутывает сумрак, и белый снег постепенно становится темно-серым, затем все вокруг погружается в черноту ночи…

Найл затирает последний шов и отступает назад.

– На сегодня, видимо, все, – говорит он.

Катриона его не слышит. С тех пор как он в последний раз был у нее на ферме, все вроде бы вернулось на круги своя. Наверное, она его простила. Он сует руку в карман куртки, достает свою фляжку и делает глоток. Потом выходит в темный коридор, переступая через только что уложенную плитку, на кухню, откуда доносится запах готовящейся пищи. Прекрасный дом, и ему нравится в какой-то мере – пусть и ненадолго – быть его частью. Он шагает в открытую дверь. И видит Катриону – в черных легинсах и просторной рубашке. Она стоит босиком на полу, устеленном терракотовой плиткой.

– Смотри не простудись, – тихо говорит он.

На лице Катрионы мелькает замешательство, затем она натянуто улыбается.

– О, теперь мне намного лучше…

У нее до сих пор заложен нос.

На стеклянной разделочной доске лежит пара форелей. Она берет одну из них и просовывает длинный тонкий нож под левым плавником, делая глубокий разрез по направлению к голове. Ее пышные волосы стянуты сзади лентой в горошек, а короткие ногти накрашены вишнево-красным лаком. Из серебристого магнитофона доносятся звуки незнакомого, но очень классного гитарного риффа. Катриона переворачивает рыбу и начинает резать с другой стороны.

Найл откашливается, а она вздрагивает.

– Найл, извини, я сегодня немного нервничаю.

Ей не следует извиняться. Он понимает, что сам дал маху.