Ширли Джексон - Птичье гнездо [litres]

Отпуск, который устроила себе наша юная леди, отнюдь не пошел ей на пользу. Никто до сих пор точно не знает, что произошло, и даже мое умение задавать правильные вопросы не открыло нам всей правды. Нам позвонили и сказали, что она в больнице, что ее нашли без сознания в коридоре отеля, что кто-то избил, исцарапал и чуть не задушил бедняжку, а еще что у нее, по убеждению нью-йоркских врачей, частичная амнезия. Лично я вошел к ней в палату не без опаски, справедливо сомневаясь в том, что Бетси будет мне рада. Передо мной лежала девушка, которую я бы, не раздумывая, назвал самозванкой, не стань я ранее свидетелем того, как меняется Элизабет, превращаясь в Бет, а затем в Бетси. Она выглядела на удивление моложе Элизабет и Бет (возраст Бетси по внешности определить было невозможно) и, в отличие от них, казалась болезненно хрупкой. Даже c поправкой на тяжелое испытание, коим, судя по всему, обернулась для нее поездка в Нью-Йорк, крепким здоровьем девушка, похоже, не отличалась. Она напоминала Элизабет, только лицо было у́же, изящнее, и в глазах ее я заметил лукавство.

Как бы то ни было, прежде мы не встречались. Она разговаривала вежливо, однако удивилась, что я проделал такой путь ради встречи с ней, и, решив, что мной руководило уважение к ее тете, любезно поблагодарила меня. Она сообщила, что ее лечит доктор Райан и, если мне по-прежнему будет интересно, я могу заглянуть к нему по возвращении в Оуэнстаун и он с радостью снабдит меня необходимыми сведениями о ее здоровье. Из-за боли в горле она разговаривала с трудом, однако всем присутствовавшим – местному врачу, медсестре и мне – было совершенно ясно: в услугах доктора Райта мисс Р. в ее нынешнем состоянии не нуждается.

Призна́юсь, я на секунду подумал, что, кто бы ни пытался ее задушить, мои симпатии на его стороне. Я же молча склонил голову и, собрав все свое достоинство, покинул поле боя. Надо было видеть разочарование нью-йоркского доктора, который спешно вызвал меня из Оуэнстауна, обнаружив в сумочке мисс Р. клочок бумаги с моим именем и адресом. Я заверил мисс Джонс, что ее племянница в надежных руках, с удовольствием препоручил мисс Р. заботам тети и пожелал им обеим хорошей дороги. Сам я поехал поездом, что заняло больше времени, но сберегло мои нервы. Я вернулся в свой уют с больной головой и сильным желанием больше никогда в жизни не слышать ни о мисс Р., ни о ее тете. Скажу прямо, я решил, что девушка, которую мы увидели в Нью-Йорке, скорее всего не доставит мисс Джонс никаких хлопот, а вот моя мисс Р. исчезла, и, возможно, навсегда. Я столько времени гонялся за несбыточным, и все ради того, чтобы, рискуя жизнью, лететь в самолете вместе с теткой-пугалом, а потом терпеть издевательства какой-то наглой девицы. Мисс Р. и ее семья больше не вызывали у меня ничего, кроме сильнейшего раздражения.

Я знал то, о чем остальные даже не догадывались. Первое: записку с моим именем и адресом в сумочку мисс Р. положила Бет. И второе: синяки на шее мисс Р. оставила Бетси. Озвучь я это в Нью-Йорке, на меня бы посмотрели как на умалишенного. Поэтому я молча предавался своему раздражению.

Тем не менее, я нисколько не удивился, когда спустя два дня после возвращения домой мисс Р. появилась на пороге моего кабинета. Мисс Хартли, само собой, объявила ее как мисс Р., я же был искренне рад приветствовать Элизабет. Робкая и нерешительная, она села в кресло, словно ей было назначено, и действительно, задав несколько вопросов, я понял: она думает, что пришла на прием. Бедняжка ничего не знала о случившемся и наивно полагала, будто мы продолжаем лечение. Я был тронут и, пожалуй, немного устыдился своего раздражения, а потому охотно притворился, что ничего такого с нашей последней встречи не произошло.

– Вы уже оправились от болезни, моя дорогая Элизабет? – спросил я. – Вид у вас вполне здоровый.

На шее у нее еще виднелись следы, которые она попыталась прикрыть шелковым платком, а на лице – царапины, но выглядела она, вне всякого сомнения, лучше, чем когда я видел ее в последний – да и в предпоследний, если уж на то пошло, – раз.

– Я чувствую себя лучше. Кажется, я долго болела.

– Вы заставили тетю поволноваться. – Весьма довольный собой, я извлек из ящика стола записную книжку и улыбнулся, заметив, как помрачнело при этом лицо мисс Р. – Когда мы в последний раз беседовали?

– Неделю назад? – неуверенно предположила она.

– Во всяком случае, перерыв пошел вам на пользу. А теперь приступим. У вас болела голова?

– Всего один раз и не сильно, когда я проснулась от дурного сна.

– Раз вы проснулись, значит, до этого спали, из чего я делаю вывод, что от бессонницы вы больше не страдаете, верно?

– Я сплю очень хорошо, только… – Она колебалась. – Только… мне снятся кошмары.

– Кошмары? Можете вспомнить один из ваших кошмаров?

– Я стояла, – неохотно начала она, – и смотрела на себя. Там было большое зеркало, до самого верха. Я ни о ком не хочу говорить плохо, но мне кажется, это жестоко со стороны тети Морген – запирать на ночь мою комнату. Я ведь уже не ребенок.

Я смотрел в записи, но слышал, как изменился ее голос.

– Это вы написали мое имя и адрес на клочке бумаги? – спросил я, не поднимая глаз.

– Значит, вы все-таки увидели? – обрадовалась она. – Мне было так страшно, я пыталась вам позвонить – я знала, что вы не бросите меня в беде, но тот человек все не звал вас к телефону, и я ужасно испугалась.

Я посмотрел на нее. Передо мной, без сомнения, была Бет. Она пришла по собственной воле, без гипноза, бледная, измученная, с лицом, обезображенным царапинами, и все же – моя милая Бет.

– Не напиши вы ту записку, мы бы не пришли вам на помощь.

– На помощь?

– Придет время – я вам все объясню. А пока скажу только одно: оставив записку, вы поступили очень мудро. Мне о многом хотелось бы с вами поговорить, но боюсь, вы еще недостаточно окрепли и нуждаетесь в отдыхе.

До этой минуты я не встречался с Бет лицом к лицу, а теперь (так же, как с Бетси, когда я впервые увидел ее с открытыми глазами и обнаружил, что это отдельный, совершенно самостоятельный человек, а не просто злая маска, которую мисс Р. надевает исключительно в моем кабинете) я наблюдал, как, глядя по сторонам и понемногу привыкая к увиденному, она будто бы заново создает себя. Пусть читатель, сбитый с толку моими путаными объяснениями, на пару минут закроет глаза и поймет, каково это: когда восприятие вдруг перестает быть целостным, когда сознание питают только звуки и прикосновения. Только с открытыми глазами мир вокруг становится полноценным, зрение – ядро, без которого все распадается на части. Я видел, как Бет все отчетливее осознает себя. Когда-то были только голос и внешность, но теперь появилась личность, и она все больше отделялась от остальных. И я больше не мог, глядя на Бет, думать, что она и Элизабет, которая сидела передо мной каких-то десять минут назад, – один человек. Кроме одежды и царапин на лице (впрочем, даже лица у них едва заметно отличались), это были две совершенно разные девушки. И рядом с Бет я вдруг начал испытывать неловкость. Я могу только повторить: между призрачной тенью, которую я знал, и настоящей девушкой, которую видел теперь, была целая пропасть. Я запинался, привычные фразы давались мне с трудом, а рука вывела в записной книжке (клянусь):