Татьяна Ван - Театр тьмы [litres]

– Простите. Я не заметила вас.

– Ничего страшного, – низким голосом ответил незнакомец, не оборачиваясь. – Впредь будьте осторожны.

Когда мужчина отошел, я вернулась к своему занятию – поиску номера Джеймса в контактах телефона. И тут я вспомнила, что мы поругались.

Звонить Джейн я не хотела – она и так утром была нервная. Я не знала, кому написать, кому позвонить и рассказать о случившемся.

«Я могу позвонить Тому», – пронеслась безумная мысль в голове, и я оторвала взгляд от смартфона. Оказывается, все это время я стояла у театра «GRIM».

Пока я сомневалась, звонить Тому Харту или нет, театр, как спящий зверь, стоял рядом. Вечером темно-серое здание, когда на него опускались сумерки, казалось мрачным, зловещим и пугающим. Его окна, горящие изнутри, напоминали глаза разъяренного хищника, поджидающего очередную жертву. Но солнечным днем строение не пугало. Скорее наоборот – пленяло, завораживало, притягивало.

Легкая дрожь пробежала по позвоночнику, когда я услышала гудки. Сама не помню как, но я все-таки начала звонить Тому Харту.

Трубку никто не взял. Монотонный женский голос посоветовал набрать номер позже, а после отключил вызов, оставляя меня один на один с мрачным зданием. Я уже не обращала внимания на толпы людей, которые сновали по Пикадилли, не слышала их громких голосов, не видела лиц. Осознание того, что теперь я безработная, сдавливало мозг, выжимая из него все соки.

Я даже не заметила, как встала на первую ступень лестницы, ведущую к дверям «GRIM». Казалось, в этом мире нет никого и ничего, кто мог успокоить, прижать к себе и пожалеть, кроме стен театра, где я могла забыться на время и отпустить все горестные мысли. В голове сразу всплыли слова Тома. Он сказал их, когда мы сидели в кафе и обсуждали выбранные профессии. «Я пошел работать в театр, чтобы спасать людей от боли и обмана, которые поджидали их на каждом шагу в обычной жизни. Я видел в стенах театра защиту для них. Как и ты, хотел спасать людей от страданий».

Его голос, как проводник, завел меня в стены «GRIM». Я не отдавала себе отчета в том, что делаю. Забыла обо всем, что читала ночью; забыла о разговоре с Джейн и ее мрачных теориях о театре; забыла о кошмаре, который вызывал рвотные позывы каждый раз, когда я прокручивала его в мыслях. Мертвая Джейн с лицом, превратившимся в уголек. Почему, заходя в театр, я выкинула из головы всю страшную информацию?

Я шла в логово к зверю, не чувствуя тревоги.

Когда я открыла дверь и зашла в помещение, оказалась в кромешной тьме. Окна были завешены черной тканью – она еле-еле пропускала солнечный свет. Театр окутывала звенящая тишина. Не доносилось ни одного шороха, голоса или мелодий. Только запах тлеющих угольков щекотал ноздри. Легкий и ненавязчивый, как цветочный парфюм.

Сглотнув слюну, я отчетливо услышала, как она соскользнула по гортани в пищевод.

Я зашла в театр без страха. Мой вечный спутник остался на пороге, не решаясь пойти со мной. В отличие от меня, страх испугался зловещего здания. Как нелепо звучит и как правдиво на деле…

Когда я поднялась на второй этаж, меня встретило солнце. Здесь окна не занавесили, давая свету гулять по холлу, проникать в каждые потаенные уголки, играть на рояле, кружить пыль. Я уже было хотела пройти в служебный коридор (Том, наверное, должен был быть там), как вдруг заметила, что дверь в зрительный зал распахнута настежь. И тут мне захотелось посидеть в тишине перед сценой.

Скрипнула половица. И еще одна. Я поднялась на второй ряд и села на стул, который стоял посередине. Ностальгия по первому спектаклю накрыла с головой, и на глазах выступили слезы. Только оказавшись в стенах театра, я вдруг поняла, как сильно устала за последние несколько недель. Устала от безумной беготни от работы домой и от дома к работе; устала от повседневных, бессмысленных дел. Недосып и постоянная нервозность принялись разрушать мой организм. Кошмары, галлюцинации, чрезмерная тревожность и подозрительность. Джейн была права: не театр был болен мистикой, а я. Начиталась романов и теперь возомнила себя охотником на привидений.

Я скучала по студенчеству. А точнее – по журналистике. После выпуска из вуза она медленно отошла на второй план. И шаг за шагом возвращалась ко мне только сейчас, с появлением театра.

Оглядевшись по сторонам, я грустно улыбнулась. Если дать «GRIM» человеческую внешность, то это был бы старый колдун с неприлично длинными ногтями. Я ведь после каждого спектакля выходила с глубоко кровоточащими ранами на сердце, которые нанес этот старик. Теперь я поняла зрителей. Мы все сидели в одной лодке. У нас у всех кровоточили сердца от безответной любви. Да и не только «GRIM», но и все театры не любят никого, кроме себя. Да, труппа благодарит зрителей, выходя на поклоны; они обнимают их у выходов, дарят автографы. При этом каждый театр и каждая труппа – одиночки. Они не пускают на свою территорию чужаков. Не принимают других людей. Наверно, еще и поэтому новенькие не так часто приходят в коллектив, а «старички» не покидают его без веской причины. Театр – это дом, вероисповедание и смысл жизни. Театр невозможно постичь.

Сидя в пустом зрительном зале при свете желтых ламп, я в который раз поблагодарила Бога за чудо. Тогда я еще не до конца осознавала всю плачевность ситуации. Ведь подарок мне вручил не Бог, а сам Дьявол.

– Кто здесь? – услышала я сзади приближающийся знакомый мужской голос.

Развернувшись, я увидела силуэт парня, который направлялся ко мне уверенной походкой. Я не видела его лица – только очертания худощавой фигуры.

– Ты что здесь забыла? – серьезно спросил Циркач. Он встал у первого ряда и пристально посмотрел на меня.

– Привет, – я встала с кресла и виновато улыбнулась. – Я пришла к Тому Харту.

– Зачем?

– Хотела с ним поговорить.

– Телефонов не существует? – все так же холодно спросил Циркач – лучший друг Харта.

Парень был одет в черный спортивный костюм. Длинные волосы он забрал в хвост.

– Он не отвечает, я звонила, – виновато улыбнулась я, глядя на парня. Его острое лицо, лишенное театрального грима, было невероятно красиво при тусклом свете желтых ламп. Неосознанно я сравнила внешность Циркача с внешностью Тома и с грустью отметила, что Харт сильно проигрывает лучшему другу.

– Это не повод сразу вламываться к нам в театр и сидеть в зрительном зале, когда тут пусто. Ты – чужак и не имеешь права находиться в этих стенах днем.

Каждое слово Циркача, как стрела, пронзало тело насквозь. Я ведь и правда была здесь чужой. А возомнила, что могу найти в этих стенах спасение и пристанище.

Не говоря ни слова, я спустилась со второго ряда и прошла мимо Циркача к выходу. Но не успела я дойти до порога, как актер сказал с не свойственной его голосу мягкостью: