Иринарх Кромсатов - Лярва

Через пять минут Лярва вышла из дома с лопатой, приблизилась к бесформенной куче собачьего меха и дощатых обломков, размахнулась и одним ударом лезвия отсекла большую голову с проломленным черепом. Её нервные силы были на исходе, и она не стала разгребать это нагромождение дерева и ещё тёплой плоти. Конура так и осталась лежать в обломках. Среди обломков так и осталось лежать обезглавленное пушистое собачье тело, страшно изувеченное и с влажною от крови шерстью. А чуть поодаль от тела лежала и скалила клыки в прощальной улыбке голова Проглота, не знавшего в жизни ничего, кроме страданий, но не отказавшего когда-то в помощи и тепле маленькой девочке. Его глаза были открыты и жутко блестели вывороченными белками в спину уходившей хозяйке.

Обессиленная и взмокшая от пота, забрызганная кровью Лярва, пошатываясь, вошла в дом и аккуратно притворила за собою дверь. А наутро исчезла.

Люди, приехавшие с утра к её дому, с восторгом обнаружили ещё одну интересную новость для пересудов, жадно и бессчётно хлопали вспышками фотоаппаратов, взахлёб обсуждали кровавые следы очередного злодеяния и строили догадки и версии — в общем, бестолково бегали и суетились. Однако виновницы злодейства не находили нигде.

Детский дом, предстающий в глазах любящих родителей ужасною альтернативой семейному уюту и нежной родительской заботе, оказался для Сучки настоящим раем в сравнении с её прошлым. Впрочем, она была ребёнком и потому далеко не сразу осознала, что стала жить лучше, чем прежде. Изменения в условиях жизни оказались для неё стрессом, хотя и предваряющим воскресение к подлинной жизни.

К тому же первые дни Сучки в новом для неё мире были далеки от идеальных, ибо человеческое общество без мучителей и жертв существовать не умеет. Для девочки нашлись новые мучители взамен прежних.

Поначалу она дичилась перед всеми и, заселённая в общую спальню с другими детьми, несколько дней отказывалась сползать с кровати самостоятельно, хотя давно уже привыкла к своему инвалидному состоянию, приловчилась и вполне умела быстро и ловко перемещаться в пространстве на четырёх своих культях. Последние, кстати, вызвали живой интерес среди детского общества. Их рассматривали, трогали и даже щипали, не встречая никакой реакции у девочки, познавшей в жизни и стократ тяжелейшие грубости. Она только молча и настороженно пялилась на новых своих сожителей, настороженно ожидая, не начнут ли и они совершать над нею все те надругательства, которые она познала от взрослых. И — не слишком сильно ошиблась в своих ожиданиях.

Увы, в её новом мире, в организованном и поднадзорном человеческом общежитии, Сучка принуждена была испытать унижения теперь уже совсем иного рода, чем раньше. Её забитость, дикость и привычка молчаливо терпеть породили в её маленьких соседях по спальне, с одной стороны, просто желание торжества сильного над слабым, а с другой стороны, желание красоваться ролью победителя перед другими детьми, косвенно имея в виду, быть может, и внушение этим другим тоже страха перед мучителем. Роль последнего взяла на себя девочка по имени Ира.

Начиналось всё, разумеется, с мелочей, вполне невинных и безобидных. Например, при всей наработанной опытом ловкости передвижений Сучка на своих культях не могла избегнуть при ходьбе некоторого покачивания, балансирования и косолапства, вследствие чего бойкие соседки стали называть её то «уткой», то «псинкой», смотря по тому, на двух или четырёх конечностях она перемещалась.

Доставалось ей и за манеру принимать пищу. Неспособная удержать своими локотками ложку или вилку, она очень долго не могла их освоить и ела привычным способом — по-собачьи, то есть обмакивая в тарелку всё лицо и с жадностью вылизывая посуду до блеска, ибо страх голода и память о воровстве корок и объедков со стола матери были слишком живы в её памяти. Поэтому да — ела лихорадочно и ела негигиенично, не стесняясь урчать и чмокать, чем вызывала сначала смех, а потом презрение и почти брезгливость в других детях. Хоть педагоги и прилагали старания к её обучению чистоплотности и культурному питанию, прогресс в этих занятиях долгое время не был заметен, ибо Сучку никто и никогда ничему не учил и она не понимала вообще, что значит «учиться» и зачем это нужно. Поначалу она была вполне зверёнышем среди людей, чем невольно и вызвала в некоторых детях мысль о своей противопоставленности им и, пожалуй, даже о некоем праве на иное отношение к ней, чем ко всем остальным. Поэтому начались цоканья языками, насмешливые фырканья и красноречивые переглядыванья девочек, пока только гримасками проявлявших своё отношение к поведению новенькой.

Но хуже всего обстояло дело с чистоплотностью. Обучение чистоплотности было целым университетом для ребёнка, мывшегося в доме матери очень редко, и только холодной водой из дворовой бочки, и никогда с мылом. Несмываемый с тела естественный кожный жир, остающиеся на коже и прилипшие остатки пищи, всегда нечёсаные и стоявшие колтуном волосы, которые Лярва в минуты просветления иногда только обрезала кухонным ножом или ножницами, — всё это хоть и было устранено, смыто-перемыто, счищено и соскоблено с девочки в первый же день заселения в новое жилище, однако совершенно не отмечалось её сознанием как нечто ненормальное. И в этом была главная проблема — в переломе сознания, пока не намечавшемся. Сучка ещё не могла понять, что быть чистою лучше и удобнее, нежели быть грязною, и не могла осознать как некое новое преимущество в жизни тот факт, что рядом была всегда в наличии горячая вода, свободная в доступе и изобильная. Наличие изобильной пищи как улучшение жизненных обстоятельств она осознала, а вот горячей воды — нет. Поэтому и нет нужды подробно распространяться об ужасной вони и вшах, бывших постоянными спутниками и сопровождавших девочку вплоть до её переезда в детский приют. От вшей избавились радикально тем, что остригли Сучку наголо, — хотя этим она тотчас стала невыгодно отличаться от остальных девочек, невольно провоцируя их агрессию. А вот особенный, кисло-затхлый дух нечистоты, свойственный жилищам пьяниц и иных опускающихся людей, оказался более стойким и норовил вернуться, чуть только педагоги забывали омыть ей лицо и культи после приёма пищи либо отвести в душевую комнату поутру, перед сном или после посещения уборной. Наконец, отдельного упоминания заслуживают такие неизвестные Сучке и с трудом ею постигаемые вселенные, как зубная паста и щётка.

Так или иначе, однако именно привычка к нечистоплотности, нередко неприятный запах от тела и общий низкий уровень развития Сучки, слишком разительно отличавшие её от остальных детей, привели к тому, что некоторые из них перестали видеть причину уважать её или относиться к ней хотя бы с терпением. Отсюда и явились следствия.