Иринарх Кромсатов - Лярва

А другой воспитатель, столь же солидно пожевав губами и отхлебнувши чаёк, ответил не менее значимо и весомо:

— Мда-а-а уж, коллега. Победный инстинкт, столь свойственный своре псов или львиному прайду, которые сообща терзают и убивают жертву, будь то котёнок или антилопа, в не меньшей степени характерен и для людей, нападающих толпою на одного и вполне уверенных, что торжество победителей им обеспечено, что противник наверняка окажется слабее и что бояться им нечего. Это мы наблюдали и в сегодняшнем случае, по поводу которого остаётся лишь заметить, что в литературе и живописи нередко встречается уподобление детей ангелам и полные пафоса заявления о детской негреховности, о чистоте неиспорченных душ и прочие подобные рассуждения — увы, далёкие от реальности.

Сотрясши воздух приведёнными максимами, оба педагога тотчас согласились с необходимостью «попридержать коней», «не дразнить гусей» и не наживать самим себе лишние хлопоты масштабным разбирательством.

Поэтому самые те дети, которые только что были вполне палачами и в алчном упоении от собственной силы начисто забыли о человеческом облике, совести, гуманности и чувстве сострадания, преспокойно разошлись спать, втайне жалея лишь об одном — о незавершённости начатого мероприятия. И ещё много времени спустя только о том и досадовали.

Однако, несмотря на всё желание замолчать, забыть и избежать хлопот, какие-то беседы между взрослыми, по-видимому, проведены были, ибо Сучку решили до времени не подселять в комнату к другим детям и обеспечить ей, ввиду исключительности характера её прошлой жизни, всё же индивидуальный подход в воспитании. Приоритет был положен в привыкании к человеческому имени, человеческому образу жизни и к формированию понятия о собственной личности, имеющей не одни лишь физические потребности, но и права и обязанности общежития.

Здесь следует коротко остановиться на имени. Исполняя решение суда, детский приют наконец оформил первый в жизни документ на ребёнка — свидетельство о рождении. Фамилию ей присвоили родительскую, а имя — Антонина, потому ли, что так звали последнюю удочерённую из этого приюта девочку, или как производное от мужского имени директора приюта (Антон), либо по какой-то иной причине. (В любом случае автор просит позволения именовать героиню по-прежнему, поскольку к новому своему имени она так и не успела привыкнуть, как будет показано далее.) Что касается времени рождения ребёнка, то его пришлось устанавливать для вписания в документ приблизительно, поскольку Лярва родила ребёнка неизвестно где, но не в медицинском учреждении. Если с годом рождения, по медицинским показателям и после опроса односельчан Лярвы, определились точно, то с днём и месяцем рождения не нашли ничего лучшего, как вписать в свидетельство дату оглашения судебного решения о лишении матери родительских прав. Колыванов принимал активное участие в этом деле, и именно он совместно с департаментом опеки и попечительства при губернаторе пришли к единому мнению, что данный день можно считать вторым днём рождения девочки.

Надо всё же отдать должное воспитателям: после описанного случая коллективного избиения они наконец хватились, присмотрелись к ребёнку внимательнее и взялись за собственную работу с большею ответственностью и прилежанием. В частности, девочкой занялся сам директор, проводя с нею две-три встречи в неделю и стараясь привить ей элементарные понятия о гигиене, алфавите, счёте, пытаясь разговорить и раскрепостить её запуганную душу. И хотя действия его не отличались особой душевностью или даже сочувствием, а были лишь выполнением работы, но работал он весьма профессионально, шаг за шагом, медленно нащупывая правильный путь и успешную методику. Другие воспитатели также не упускали уже из виду ребёнка, особенно при нахождении Сучки в общих детских собраниях: в столовой, в игровой комнате или на прогулке. Случаи насилия и унижения более не повторялись, она была повсюду и всегда под надёжною защитою и присмотром, с нею часто и подолгу работали, поэтому прогресс, столь всеми ожидаемый, наконец воспоследовал.

В первую очередь Сучка освоила питьё из стакана, держа его обеими культями. Затем последовал успех в питании с помощью вилки (ложка ей пока не давалась), которую девочка научилась держать двумя локотками с внешней, дальней от себя стороны тарелки, обращая остриём к себе, и таким образом нанизывала куски пищи и направляла их в рот — что важно, всё с менее заметною жадностью. Далее она освоила и зубную щётку, хотя смысл и причина чистки зубов оставались для неё неясными и она занималась этим делом без всякого желания и интереса.

Параллельно она училась мыться, следить за чистотой своей кожи, волос и одежды. Занятие это ей неожиданно понравилось, возможно, по причине раздвоения в её сознании всех явлений мира на физически приятные и физически неприятные, — а прикосновение к телу тёплой воды было безусловно приятным. Мыться, особенно плескаться в горячей ванне, она стала всё чаще и радостнее, и именно за этим занятием на её лице впервые увидели улыбку — вполне светлую и красивую, хотя пока и непривычно робкую. Отдельно отметили как особенный факт озарения то, что она вдруг принялась оберегать от загрязнения свою одежду, хотя побудительная причина сего так и осталась неизвестною. Возможно, девочка внезапно осознала, оказавшись однажды в прачечном зале, что грязное платье за нею приходится стирать другим людям, — но возможно и то, что ей просто больше понравилось видеть в зеркале именно чистые на себе наряды, нежели грязные.

Разумеется, все виды верхней одежды для неё теперь расшивали и перекраивали индивидуально, приноравливаясь к длине её конечностей.

Риторические способности в ней также постепенно развивались, как и обучение счёту и азбуке. Она всё чаще и смелее разговаривала, хотя пока только во время обучающих занятий и только когда её спрашивали — следовательно, только со взрослыми, так как дети по-прежнему дичились её, смотрели высокомерно и не искали сближения. Хотя по части общения вряд ли Сучка испытывала недостаток, ибо, кроме воспитателей, с нею разговаривали и другие взрослые, приходившие её проведать. Этими взрослыми были: чаще Колыванов, реже Замалея, а позже и ещё один человек, о котором речь впереди.

Колыванов, уставший ждать выздоровления сына и вполне смирившийся с судьбою, вроде бы озлобленный на всю Вселенную и только этою злобой живший, неожиданно для самого себя зачастил к спасённой девочке. Поначалу, прилагая усилия к её вызволению из логова матери, он ставил себе целью только собственно спасение девочки и наказание матери, то есть исполнение своих сугубо профессиональных функций. И во всё продолжение процесса он, хотя и сотрясаемый жгучею ненавистью к жестокой матери, всё же только выполнял свою работу, и ничего более. Желая действовать «назло злу» и «разрушить крепость злодейства» (его излюбленные выражения), он вместе с тем и не видел для себя никакой положительной, созидательной цели по строительству добра: одно только разрушение зла доставляло ему радость. При всей своей опытности, знаниях и солидном возрасте понятие о жизни он имел самое простое и незамысловатое, считал себя, образно выражаясь, безусловным рыцарем Добра и бичом Божиим, а чуть не всех остальных — коварным Злом, уклоняющимся от возмездия. Несчастия с собственными детьми лишь укрепили, обострили и окончательно упростили этот его взгляд на своё место в мире. И вот, однако же, длительное время ратоборствуя против всех и вся, действуя по преимуществу вопреки, он вдруг и впервые захотел сделать что-то и для. Точнее, пока не захотел, ибо побуждения свои не умел ещё оценить и осмыслить, чувствуя только их властную силу над собою. Он именно стал ездить к Сучке, потому что неосознаваемо чувствовал, что так надо делать и что девочка, быть может, ещё нуждается в его защите и помощи.