Иринарх Кромсатов - Лярва

Внезапно широкая тень нависла над нею. Девочка подняла лицо и смотрела, как широкий невысокий человек с большим животом, отдуваясь, приближается к ней и всё более заслоняет собою солнце. Вдруг из-за его спины показалась тощая фигура какой-то из воспитательниц, которая с облегчением воскликнула:

— Ох, да вот же она, наконец! Как же это ты, Тоня, так убежала от меня? Да и я сама так забегалась, так забегалась! Ладно, побудьте пока с ней здесь, а я отойду.

И она опять убежала, чтобы «забегаться».

Толстяком был Замалея. Он поздоровался, присел на лавочку и заговорил не сразу, поначалу искоса наблюдая за ребёнком. Сучка смутно припомнила, что где-то один или два раза уже видела этого человека, однако ничего другого о нём не знала и не помнила, в том числе ни имени, ни фамилии. Наконец он заговорил, негромко и словно опасаясь чужого уха:

— Здравствуй. Ты помнишь меня?

Девочка помедлила, пожевала губами и нерешительно ответила:

— Видела тебя во дворе у мамки. И потом ещё тама, на суде на этом.

— Да, всё верно, — хмуро ответил Замалея. — Я был среди тех, кто помог тебя оттуда вытащить… из рук твоей мамаши.

По лицу мужчины пробежал тик, и из-под волос по виску вдруг заструилась толстая струя пота.

— А. — Она не знала, что ещё сказать, так как никого не благодарила за своё освобождение.

— Как тебе тут живётся? — спросил он задумчиво, словно бы думая о другом.

Она привычно стала отвечать так, как отвечала на вопросы Колыванова или журналистов, бравших иногда интервью у неё и смущавших её своими микрофонами и чёрными стёклами видеокамер. То есть отвечала о том, как хорошо и изобильно её кормят и чему обучают. Но в этот раз её рассказ был внезапно остановлен слушателем, который, кажется, и не вслушивался в то, что ему отвечают. Замалея, нервно теребивший пальцами свою одежду, вдруг огляделся по сторонам, часто и глубоко засопел и, наклонившись к девочке и приблизив к ней толстое и потное лицо, спросил жарким, пронзительным шёпотом, оборвавшим на полуслове рассказ ребёнка:

— А мамаша твоя как поживает?

Сучка опешила и некоторое время непонимающе взирала на него. Наконец выдавила:

— Не знаю.

— То есть как это? Ты разве не видишься с твоей матерью? — спросил Замалея вполголоса, пожирая глазами её лицо.

— Нет, — ответила она осторожно, поневоле тоже понизив голос. — Я же тута теперь живу, в детдоме.

— А она так-таки и не бывает тут у тебя? — резко и с нажимом спросил Замалея. — Так-таки ни разу не появлялась?

— Не-а.

— Точно? Ты уверена?

— Ага.

Он ещё некоторое время сверлил её взглядом и наконец медленно, озадаченно отклонился. Какая-то неотвязная мысль не давала ему покоя. Толстый и сгорбленный, он сидел на лавочке и о чём-то размышлял, почти забыв о девочке. Она не сводила с него удивлённых глаз и молчала. Наконец Замалея тяжело вздохнул, взглянул на Сучку и задал ещё один вопрос — тоном, в котором слышалась надежда на отрицательный ответ:

— И где-нибудь поблизости, за забором например, ты её тоже не видела?

Сучка отрицательно помотала головой, чем окончательно лишила Замалею всякого к себе интереса. Он ещё посидел с нею какое-то время, больше для приличия, затем попрощался и ушёл, поселив в душе ребёнка смутное, туманное беспокойство.

Затем он бывал у девочки ещё пару раз. Приходил всегда в нервном и возбуждённом состоянии и, постреливая быстро и настороженно по сторонам своими заплывшими жиром глазками, опять спрашивал всё о том же: не видела ли она свою мать и не появлялась ли Лярва где-нибудь поблизости? После посещений Замалеи Сучка оставалась всегда в недоумении, в подавленном и испуганном настроении, как если бы тень прошлого, казалось бы миновавшего, внезапно возвратилась и осенила её своим удушливым, смрадным, похмельным дыханием.

Теперь пришло время рассказать о третьем посетителе девочки, которым оказалась женщина, начавшая наносить свои визиты примерно в это же время, и чем далее, тем чаще. Женщина эта была уже в возрасте, и звали её баба Дуня. Она появилась в жизни Сучки на следующий день после странного, полупризрачного события, произошедшего поздно вечером и глубоко запавшего девочке в память.

Она даже сомневалась потом, произошло ли это событие на самом деле или было только сном её.

Был холодный майский вечер, и не желавшая уходить зима ненадолго вернула себе силу, окутав город нежданною стужей и накрыв землю тонким покровом снега. Уже очнувшиеся от зимнего сна, ожившие деревья, скрипя на ледяном ветру мокрыми и холодными стволами, уныло держали комья снега на нежно-зелёных, только что проклюнувшихся листочках. Холодный ветер свистел и бил немилосердно, коверкая и ломая порядок весеннего воскресения, и пробудившаяся жизнь, казалось, была принуждаема им склоняться, мёрзнуть и сызнова умирать. Стёкла в старых, с облупившеюся краской деревянных окнах детского дома звенели и стучали на ветру, и холодные сучья заиндевевших деревьев отчаянно колотили в них, словно прося впустить их в помещение, чтобы погреться.

Был поздний вечер, почти полночь, и дети давно улеглись спать. Спала в своей комнате и Сучка, свернувшись калачиком под одеялом и наслаждаясь тем обыкновенным, домашним пододеяльным теплом, которого была лишена всю свою прежнюю жизнь в доме у матери.

Вдруг в стекло кто-то постучал, и этот звук был более громким и резким, чем монотонный и убаюкивающий стук бивших в окно ветвей дерева.

Сучка сразу проснулась и открыла глаза. Сначала она лежала неподвижно и молча, спросонья не понимая, что её разбудило. Затем объятия Морфея вновь приоткрылись и уже готовились принять ребёнка в своё нежное лоно, когда внезапно резкий стук в окно повторился.

Звук был теперь уже несомненным, и сердце девочки учащённо и испуганно заколотилось, отдаваясь в ушах гулким эхом.

Она привстала в кровати на своих культях и посмотрела в сторону окна.

Оно было тёмным, даже слишком тёмным для ночного города, где с внешней стороны окна всегда имелся хоть какой-нибудь свет — от горящих ли фонарей либо от окон противостоящих домов. Сучка даже любила по вечерам высматривать в своё окно чужие окна, любоваться на красные, жёлтые, зелёные шторы чьих-то квартир, на мерцающие в окнах блики от включённых телевизоров, любила гадать, как-то там живут люди и какою жизнью они живут. Так что она знала по опыту, что её окно при взгляде изнутри никогда не бывало совершенно тёмным и за ним, с внешней стороны, всегда был хоть какой-нибудь источник света.

Однако в этот раз стёкла в окне её комнаты были черны, абсолютно черны и непрозрачны, что было странно для ночи. Окно изнутри выглядело так, будто за ним, снаружи, кто-то стоял, невидимый во тьме, и заслонял собою любой свет.