Стюарт Тёртон - Дьявол и темная вода [litres]

Туман курился и обволакивал его.

Вик кинулся в лазарет и схватил пилу с крючка на стене. Хотел было броситься к прокаженному, но дальше двух шагов ничего не было видно. Тогда Вик замахал перед собой пилой, вопя, чтобы прокаженный не смел приближаться.

И поперхнулся. Рядом завоняло, как из гальюна.

Что-то полоснуло его по руке; от боли Вик выронил пилу и увидел перед собой повязки прокаженного.

Тот поднес кинжал к его лицу.

Внизу крики, наверху паника.

У входа в кают-компанию замерла Кресси, трясясь от страха. Алый свет восьмого фонаря лился в окна, окрашивая все в цвета адского пламени.

– Старый Том, – пробормотала она.

Ей хотелось броситься наверх и прижать к себе мальчиков, но тут в темноте вспыхнул огонек. Он приближался к ней, будто искорка восьмого фонаря.

Сердце ее гулко забилось.

– Вернитесь в каюту. – Из темноты возник капитан стражи Дрехт с зажженной трубкой в зубах. – Происходит нечто непонятное.

– Мне надо к генерал-губернатору, – сказала Кресси. – Он меня вызвал.

Дрехт пристально поглядел на нее из-под шляпы. Его взгляд приобрел какое-то новое выражение, но она затруднялась определить, какое именно.

Он так и не сдвинулся с места, так что она просто обошла его и открыла дверь в каюту генерал-губернатора.

Внутри было темно, только из-под двери сочился алый свет. Необычно для Яна. Он боялся темноты и всегда спал со свечой.

– Ян?

Из-за дьявольского красного света Кресси всюду виделись чудовища. Затаившийся зверь оказался письменным столом, а шипы у него на спине – всего лишь винными бутылками.

Стойка для доспехов притаилась в углу, как разбойник на темной улочке.

Груда костей на полках оказалась неровно сложенными свитками.

Она подошла к кровати, протянула руку и коснулась чего-то холодного.

– Дрехт! – закричала она. – Скорей сюда, что-то случилось!

Капитан стражи вбежал в каюту и бросился к лежащему на кровати генерал-губернатору. Не разглядев ничего в темноте, он взял его за руку. Та безвольно упала.

– Холодный, – сказал Дрехт. – Принесите свечу.

Кресси, дрожа, глядела на безжизненную руку.

– Несите свечу! – крикнул Дрехт.

От потрясения Кресси не могла сдвинуться с места. Тогда он бросился в кают-компанию, схватил со стола мерцающую свечу и вернулся.

Худшие опасения подтвердились. Генерал-губернатор был мертв. Из его груди торчал кинжал.

Перескакивая через две ступеньки, Кроуэлс сбежал на охваченную паникой нижнюю палубу.

Всех будто парализовало страхом. Приказы никто не слушал. Корабль с восьмым фонарем можно было взять на абордаж, но он обезоружил «Саардам» без единого залпа. А теперь уплывал, сделав свое черное дело.

На трапе в кубрик царила давка: матросы и пассажиры расталкивали друг друга, пытаясь выбраться на палубу.

Белый дым клубами уходил через решетки наверх.

Люди выбегали наружу, надрывно кашляли и падали на колени.

Исаак Ларм помогал матросам на одном конце корабля, а Арент Хейс спасал пассажиров от давки на другом. На его бледном лице блестели бисеринки пота, но он был так же силен, как и до болезни.

– Надо спуститься и потушить пожар! – завопил Кроуэлс сквозь шум, оглядывая людей, копошившихся на трапе, как муравьи в разворошенном муравейнике.

– Это не пожар! – крикнул Хейс, помогая очередному пассажиру выбраться наверх. – Кроме давки, других опасностей нет.

Увидев в толпе ребенка, Арент протянул руку над головами пассажиров, подхватил малыша и поставил его на палубу. К нему подскочила мать и, всхлипывая, прижала к себе.

– А что же происходит? – удивился Кроуэлс.

– Там был прокаженный, – кашляя, ответил констебль, пробиравшийся к трапу.

Глаза у него слезились от дыма, по щекам катились слезы. Он был еще слаб после порки, но уже заступил на пост в пороховом погребе.

– Я видел его в дыму… он убил Вика и… – Констебль бросился к поручням, и его стошнило за борт.

Арент побежал вниз по трапу, протискиваясь между людьми. Кроуэлс бросился за ним по расчищенному пути. Дым уже рассеивался, струйками вытягиваясь в окна.

На полу лежали люди. Одни лежали в беспамятстве, другие стонали, хватаясь за окровавленные руки и ноги.

– Кто-нибудь, помогите раненым! – прокричал Кроуэлс наверх и углубился в хаос.

Йоханнеса Вика они увидели почти сразу. Он, оскалившись в жуткой предсмертной гримасе, недвижно распростерся на балке. Его выпотрошили, как скотину в хлеву.

– Боже мой, во что Старый Том превратил мой корабль?! – ужаснулся капитан, превозмогая тошноту.

За годы службы он повидал немало смертей, но с таким хладнокровным убийством сталкивался впервые.

Арент опустился на колени и тщательно осмотрел тело. Удовлетворенно крякнул и встал.

– Кто-нибудь, позовите Изабель, – велел он.

– Зачем?

– От Вика пахнет паприкой.

Не вдаваясь ни в какие объяснения, Арент зашагал к дальней двери.

– Куда вы? – крикнул ему вслед Кроуэлс.

– Выпустить Сэмми. Все зашло слишком далеко. Он необходим здесь.

Сара вошла в кают-компанию. В канделябре горела одинокая свеча, тусклый свет которой едва озарял края стола. Сара с Лией прибежали сюда на крик Кресси, но сейчас из каюты генерал-губернатора слышались только рыдания.

А потом они увидели тело.

В груди Яна, одетого в окровавленную ночную рубашку, торчала деревянная рукоять кинжала.

Сара не почувствовала ровным счетом ничего. Даже торжества. В Яне было нечто жалкое. Лишенный ореола могущества, он казался дряхлым стариком. Все его богатство и влияние, все интриги и жестокость утратили смысл.

Неожиданно она ощутила огромную усталость.

– Ты как, милая? – спросила она Лию, но по выражению лица дочери все было понятно.

Оно лучилось облегчением и осознанием того, что страшное испытание уже позади.

Вот его наследие, подумала Сара. Не власть, не Батавия, не место в Совете семнадцати, которое он уже никогда не займет, а семья, которая радуется его смерти. Сара почти жалела его.

В остальном каюта выглядела так, будто ничего не произошло. На столе стояли две кружки вина: пустая и полная. Между ними бутылка и мерцающая свеча. На полу валялся потрепанный флаг с гербом Компании, на котором поверх геральдического льва углем нарисовали метку Старого Тома.

Сара сообразила, что убийство ее мужа было третьим святотатственным чудом.

Кресси бросилась к ней на шею, и какое-то время обе молчали, обнявшись, не зная, что сказать. В соболезнованиях не было нужды, не надо было облегчать боль утраты и утирать слезы. Воспитание требовало христианского благоговения перед почившим, но воспоминания, которые он оставил после себя, побуждали плясать и пить от радости.