Михаил Парфенов - Голоса из подвала [litres]

– Перегреешься, – заметил он.

– Ну и хрен с ним, – сказала она.

Он подумал, что море неизменно красивое даже в таких Богом забытых городках, что любовь в романах не похожа на любовь в жизни и что есть вещи, насчет которых Василий Розанов серьезно ошибался. Посмотрев на супругу, он обнаружил ее ковыряющейся в чьем-то мусоре.

– Проголодалась? – сострил он.

– Хочу покормить чаек, – ответила Ира, вытаскивая из песка кукурузный початок. В полуденном воздухе стройное женское тело казалось подтаявшим миражом, и лишь голубые трусики удерживали его в фокусе. Крупногабаритная птица с хищным клокотанием побежала к Ире, а Леша вернулся к чтению.

Мысли Розанова тяжело входили в его голову, и он думал, что читать было бы легче, если бы Ира умела кормить птиц молча. Но она предпочитала глупо повизгивать и через каждые двадцать секунд призывать его в свидетели, будто он никогда не видел, как эти падальщики клюют кукурузу.

– Ну, смотри же, смотри! – кричала она.

Он говорил: «Угу», – и еще ниже клонился к книге.

– Она подошла так близко, смотри!

– Я счастлив, – угрюмо молвил он, впечатывая нос в теплые от солнца страницы.

Когда она завизжала, он высунул голову из тени и нервно поинтересовался:

– Ты не могла бы?..

Вопрос потонул в полуденной печке.

Ира бежала к зонтику, прихрамывая, на ее лице застыла маска удивления и страха. Фиксируя краем глаза некий серый комок, будто футбольный мяч, отскакивающий от ее ног, он подумал:

«И почему раньше я считал ее красивой?»

Ира бросилась на свое полотенце и прижалась к нему горячим бедром. Он почувствовал что-то мокрое и скользкое, вытекающее из супруги.

– Что такое? – спросил он и наконец увидел уродливую рану на Ириной ступне. Между большим и указательным пальцем (какая глупость назвать палец ноги – указательным, подумал он) зияла небольшая, но глубокая рана. Такая глубокая, что Лешу затошнило, и он поспешил отвернуться со словами:

– Ты на что-то наступила, дорогуша! – Он всегда говорил «дорогуша», когда сердился или отчитывал жену.

– Чайка! – выпалила Ира, мелко дрожа и вращая глазами, такими голубыми на загорелом лице. – Меня укусила сраная чайка!

Отмечая вульгарность ее лексикона, он укоризненно проговорил:

– Чайки не кусают людей. Ты на что-то наступила.

Однако вновь – вынужденно – поглядев на ее стопу, он понял, что разбитая бутылка не могла оставить такой след. Во-первых, рана располагалась сверху, во-вторых, она выглядела ужасающе. Будто от торта, испеченного в форме женской ступни, отщипнули кусок. И видна клубничная начинка.

– Это была чайка, – настаивала Ира.

Он попытался успокоить жену, обнял за плечи и сказал:

– Сейчас мы поедем в больницу, все будет хорошо.

– В этом сраном селе нет больниц! – отрезала она. – И ничего хорошо не будет! Меня укусила чайка!

Ира разрыдалась. А ведь знала, как бесят мужа ее слезы. Словно нарочно хотела испортить отдых, злобная сука.

Пытаясь подобрать слова, Леша придвинулся к Ире и нашел уместную фразу, лишь взглянув поверх ее рыдающей головы:

– Она приближается.

Она – то есть чайка – действительно приближалась, широко расставив крылья и пригнув туловище к песку. При этом птичьи глазки смотрели точно на сгорбленную под зонтом пару, а с клюва стекала ярко-алая Ирина кровь.

– Это плохо, очень плохо! – сказала Ира.

Леша почесал наметившийся пивной животик и промолчал.

Чайка подошла почти вплотную к людям. Леша крикнул: «Кшш!», но птица проигнорировала его. Подойдя к краю полотенца, она замерла, решая, насколько проблематичным будет переход с песка на изумрудную поверхность материи.

– Прогони ее, – попросила Ира.

Прежде чем он успел что-либо предпринять, чайка ударила клювом в кровоточащую ногу жены. На этот раз Ира успела увернуться, и клюв порвал нарисованного серфера.

– Они так не делают, – произнес Леша.

Чайка ступила на полотенце и вновь ударила Иру клювом. Судя по визгу, попала.

Леша понял, что пришла пора действовать. Он подскочил, вырвал из песка зонт и сложил его. Теперь зонт превратился в импровизированное оружие. Чайка же в ожидании боя спокойно клевала Иру. Леша пнул тварь ногой. Шлепанец отлетел в сторону, чайка в облачке перьев – вслед за ним. Не давая птице опомниться, Леша обрушил на нее зонт. Послышался хруст, короткий вскрик и хлопанье крыльев. Леша ударил вновь, и чайка замерла на песке.

Хмурясь, Леша подошел к неправильной мертвой птице и перевернул ее кончиком зонта. Чайка как чайка, только с липким и красным клювом.

– Ерунда какая-то, – сказал он.

Что-то (ему показалось, что дирижабль) зависло над головой, закрывая солнце. Потом село на плечо. Он ощутил жгучую боль, будто на теле сомкнулся капкан. Нечто тяжелое, мягкое и зловонное, как болото за пляжем, откусило ему мочку. Словно щелкнули ножницы: вжик! – и кровь уже струится по шее и спине. Леша уронил зонт и вцепился в существо обеими руками. Нащупал крыло, потянул. Чайка захрустела, разжала когти. Леша рванулся вперед, подальше от упавшей твари. Пробежал десять шагов, прежде чем оглянуться. Его взору открылась совершенно дикая мизансцена: птица, которая только что сидела на его плече, как попугай на плече Джона Сильвера, клевала череп убитой зонтом сестры. А в двух метрах от этого каннибализма, на лишившемся тени полотенце, дергалась, как в припадке, Ира. Из-за жары он не сразу сообразил, что она делает. Четыре… нет, пять или шесть птиц окружили Иру и по очереди отщипывали от ее загорелого тела. Чайки не ссорились, как обычно, когда делили пакет с креветками или огрызок кукурузы. Они действовали слаженно и – он не мог не отметить – дьявольски эффективно. Лишь одна молодая чайка – вчерашний птенец – не использовала точечные удары, а нагло погрузила клюв в натянутый, как барабан, живот жены и что-то искала в ее утробе. Все это было так странно, что Леша даже не испугался. Ира же слабла на глазах, ее движения становились все медленнее. Когда серая чайка деловито сорвала с ее груди сосок, женщина булькнула горлом.

Птенец высунул голову из живота Иры и вытянул оттуда длинную и скользкую сосиску. Леша не понял, что сосиска делала в его жене – с утра они завтракали арбузом, сосисок не было. Однако он догадался, что пора бежать.

И побежал.

Солнце палило в спину, он беспокоился, что обгорит или, того хуже, схватит солнечный удар. Выбегая на холм, он твердо решил повторно жениться и ездить только на нормальные курорты.

Чайка села ему на темечко, срывая когтями скальп, и заглянула прямо в лицо. Он замахал руками, как птица, большая глупая птица. Клюв мягко вошел ему в глаз, и все потухло. Падая, он думал о Василии Розанове как о чем-то, что может удержать его на плаву, но чертова жара затягивала в свой мрак, и полуденный пляж становился безлюднее, а над болотом летало то, что курортники принимали за кукурузник.