Йон Линдквист - Икс. Место последнее [litres]

Сравнение с братской могилой оказалось довольно точным, хотя могилой это пространство не было. Со всех сторон Линуса окружали мертвые тела, выброшенные на черную, похожую на мрамор поверхность. Света от экрана телефона не хватало, чтобы увидеть, сколько их. Двадцать, тридцать, может, больше. Некоторым перерезали горло, другим выстрелили в затылок, у всех было что-то общее во внешности, одежде или телосложении, именно по этой неуловимой черте Линус научился определять принадлежащих к преступному миру . Вот они где. Все, кто пропал.

– А-А-А-АЛ-Л-Л-ЛЕ-Е-Е-ЕКС!

Линус ничего не мог поделать с паникой в голосе. Он заплутал в темноте, на поле смерти, и, освещая пространство экраном телефона, ожидал, что какое-нибудь тело с пустыми черными глазами поднимется и скажет: «Добро пожаловать», а потом поднимутся все остальные, и он будет окружен разлагающимися…

Движение на самом краю светового круга. У Линуса заклинило челюсти. Идут . Но фигуры, перешагивающие через трупы, были не из их круга. Алекс и мужчина со шрамами, имени для которого у Линуса не было. Икс. Они держались за руки, словно закадычные друзья.

– Выключи, – сказал Икс. – Тебя могут увидеть.

Телефон чуть не выпал у Линуса из потной руки, пока он искал сбоку нужную кнопку. Нашел – и снова воцарился мрак.

Тебя могут увидеть.

Линусу удалось убрать телефон обратно в карман. На руке он почувствовал чужую руку, которая затем схватила и сжала ему правую ладонь.

– Идиот, – прошипел Алекс и дернул Линуса к себе, так что уколы боли пронзили растянутые мышцы рук и груди.

Они недалеко отошли от груды трупов, когда Линус различил что-то впереди во мраке. Тонкий желтоватый прямоугольник. Только подойдя ближе, он понял, что это контуры дверной коробки, из-за которой пробивается свет. Как только он сформулировал эту мысль, мужчина, шедший впереди, открыл дверь.

После долгого пребывания во мраке Линуса ослепил дневной свет, ударивший ему в глаза. Поэтому Линус не заметил, что по ту сторону двери нет пола. Пролетел полметра и качнулся, когда нога угодила в глину, чуть не потерял равновесие, но смог устоять. Обернулся.

Дверь, через которую он только что прошел, была закреплена на кемпере. Это даже не был большой кемпер, наоборот, самый маленький из всех, которые он видел. Поверхность серебристая, форма напоминает яйцо. За прямоугольной дверью с закругленными углами зияла темнота. Линус провел рукой по лицу и отвел взгляд.

Хватит уже.

Последние несколько часов перевернули почти все его представления о мире и о себе самом. Казалось, голова перегрелась, как компьютер, если одновременно открыть слишком много окон. Вентиляционная система на пределе, материнская плата вот-вот расплавится. Нужно отключить систему.

Линус осмотрелся, полуприкрыв глаза. Несколько рассохшихся деревянных зданий, поле для мини-гольфа, на котором сквозь щели продирались трава и побеги. Кроме яйцеобразного кемпера было еще два других, покрытых облупившейся краской и ржавыми пятнами. Место, в котором они находились, – то ли кемпинг, то ли когда-то им было. В кустах стоял белый фургон, в котором Линус, возможно, уже ездил. Он не помнил.

Икс открыл задние двери фургона и сказал:

– Есть работа. Пойдем.

Линус попытался заставить ноги пойти к фургону, но они отказывались двигаться. Материнская плата искрила, когда нужно было сопоставить привычные действия с непривычным окружением, и поле зрения Линуса наполнилось белыми точками.

– Сорри, – еле выдавил он из себя. – Можно мне сделать… небольшой перерыв?

Мужчина смотрел, как Линус раскачивается, коротко кивнул и указал на небольшой домик метрах в десяти. Это была самая большая постройка в этом месте, но в том же плачевном состоянии, что и все остальные. Над дверью висела выцветшая табличка с надписью: «Офис». Линус, спотыкаясь, побрел туда и открыл дверь. В комнате стояли диван и два кресла, больше ничего. В углу небольшая батарея источала горелый запах и немного тепла.

Линус обернулся и увидел, как Икс и Алекс выгружают тело одного из горилл Чиво и несут его к яйцеобразному кемперу. Хватит . Линус закрыл за собой дверь и повалился на диван. Достал телефон, чтобы поставить будильник. Посмотрел на часы.

Если бы у него остались силы думать, сознание тут же запротестовало бы, когда он увидел, что с момента нахождения на поле Йервафельтет прошло четыре минуты . Четыре минуты, в течение которых он бежал по другому полю, боролся с Сергеем, шел сквозь мрак. Никакого будильника, никаких размышлений. Он уснул.

Случалось, Томми путал себя с Хагге. На мгновение он мог вообразить себя собственным псом. Тогда ему хотелось домой, к кормушке. Положить голову на лапы и думать о том, о чем думают собаки. Бывало, Томми казалось, что он умер. Это ощущение, обычно мимолетное и сумбурное, усилилось из-за слухов, превративших его кончину в факт: Томми Т. мертв.

По дороге от Сарая к Норртулль две концепции слились в одну. Томми Т. умер, а здесь сейчас идет Хагге. Тут же, как всегда, вмешалась логика и сообщила, что все не так, но какая разница, ощущалось это именно так.

Томми остановился, и его чуть не сбил велосипедист в ярком костюме, словно ракета из плоти и крови пронеслась по пешеходной дорожке, задела куртку Томми и, не снижая скорости, полетела дальше. В ушах у велосипедиста были наушники, на руле небольшой экран.

Меланхолия.

Вот что почувствовал Томми. Сильную и саднящую меланхолию, сопоставимую с тем, что ты умер и превратился в собаку, да еще и угрюмую собаку.

Томми обернулся и оглядел Сарай. Утренний дождь прошел, и квадраты окон на фасадах блестели в лучах осеннего солнца, которое грело настолько слабо, что могло бы оказаться светодиодной лампой. Шесть тысяч человек упакованы в четыре здания, которые вместе образуют крест, словно человек, известный ему как Икс, является порождением или самой сутью этого места, его душой, которая выкипела и оставила после себя фигуру психопата-одиночки. Сарай, вот и я .

В нынешнем состоянии все казалось Томми непреодолимым. Пузырившаяся в нем жажда мести уже иссякла.

Много лет назад все было бы иначе. Днями и неделями, до тех пор, пока работа не была завершена, его гнал вперед гнев или честолюбие. Теперь же движущие силы такого рода лишь изредка высовывали морды из трясины меланхолии, чтобы вскоре погрузиться обратно.

Томми вздохнул, засунул руки в карманы куртки и продолжил путь в центр. Он ощущал такую усталость и тоску, что почти получал от этого удовольствие. Томми погрузился в фантазии о том, как выкинет из спальни всю мебель, а вместо нее поставит большую корзину с одеялами и подушками. И будет заползать туда, сворачиваться калачиком, а машина мироустройства пусть дальше работает челюстями, но уже без его участия.