Гастон Леру - Призрак Оперы [litres]

То был Рауль.

Раскинув руки, объятая пламенем вдохновения, с разметавшимися по обнаженным плечам великолепными волосами, Кристина бросала божественный клич:

И душу мою примите в свои небесные селенья!

И тут вдруг в театре сделалось темно. Все произошло мгновенно, зрители едва успели вскрикнуть от изумления, ибо свет снова залил сцену.

…Но Кристины Дое там не было!.. Что с ней сталось? Какое чудо свершилось?.. Все смотрели друг на друга, не понимая, волнение сразу же достигло своего предела. Оно охватило и сцену и зал. Из-за кулис бросились к тому месту, где минуту назад пела Кристина. Спектакль был прерван посреди величайшего беспорядка.

Куда? Куда подевалась Кристина? С помощью какого колдовства ее похитили у тысяч восторженных зрителей, вырвав, можно сказать, из объятий Карола Фонты? По правде говоря, нелишне было бы задаться вопросом: вняв ее пламенной мольбе, не унесли ли ангелы «в свои небесные селенья» не только душу, но и тело Кристины?..

Рауль, все еще стоявший в амфитеатре, вскрикнул. Граф Филипп встал в своей ложе. Все смотрели поочередно на сцену, на графа, на Рауля, спрашивая себя, нет ли какой-либо связи между этим странным событием и газетным откликом, появившимся в то утро. Но Рауль поспешно покинул свое место, граф исчез из ложи, и, пока опускали занавес, абонированные зрители устремились ко входу за кулисы.

Среди неописуемого шума публика ожидала какого-либо сообщения. Говорили все разом. Каждый считал себя вправе объяснить, как все произошло. «Она упала в люк», – говорили одни; «Ее похитили у задника, – уверяли другие. – Несчастная, возможно, стала жертвой какого-нибудь трюка, придуманного новой дирекцией»; третьи не сомневались: «Это ловушка. И неоспоримое тому доказательство – совпадение во времени похищения и наступления темноты в зале».

Наконец занавес медленно поднялся, и Карол Фонта, подойдя к дирижерскому пульту, сообщил серьезным печальным голосом:

– Дамы и господа, произошло неслыханное событие, все мы охвачены глубокой тревогой. Кристина Дое исчезла у нас на глазах, и мы не знаем как!

На подмостках – невообразимая сутолока. Артисты, машинисты сцены, танцовщицы, статистки, фигуранты, хористки, абонированные зрители – все спрашивают, кричат, толкают друг друга. «Что с ней сталось?» – «Ее похитили!» – «Это виконт де Шаньи увез ее?» – «Нет, граф!» – «А вот и Карлотта! Это она сделала?» – «Нет, Призрак!»

А кое-кто смеялся, в особенности после того, как в результате тщательнейшей проверки люков и пола была отвергнута возможность несчастного случая.

Средь всей этой шумной толпы выделялась группа из трех лиц, они беседовали тихонько, лишь жестами выражая отчаяние. Хормейстер Габриель, администратор Мерсье и секретарь Реми уединились в углу тамбура, соединяющего сцену с широким коридором танцевального фойе. Там, за огромными аксессуарами, они и выясняют отношения.

– Я стучал! Они не ответили! Возможно, их уже нет в кабинете. Во всяком случае, узнать этого нельзя, они унесли ключи.

Так говорит секретарь Реми, и нет сомнений, что слова его относятся к господам директорам. Во время последнего антракта те отдали распоряжение не беспокоить их ни под каким предлогом. «Нас ни для кого нет».

– Тем не менее, – восклицает Габриель, – не каждый же день похищают певицу прямо со сцены!..

– Вы крикнули им это? – спрашивает Мерсье.

– Пойду туда опять, – говорит Реми и бегом бросается прочь.

Тут подоспел управляющий.

– Ну что, господин Мерсье, вы идете? Что вы здесь оба делаете? Вы нужны там, господин администратор.

– Я не хочу ничего делать и ничего знать до прибытия комиссара, – заявляет Мерсье. – Я послал за Мифруа. Когда он приедет, вот тогда и посмотрим.

– А я вам говорю, что надо немедленно спуститься в органный регистр.

– Только после того, как придет комиссар…

– Лично я уже спускался в органный регистр.

– Вот как! И что же вы там увидели?

– Ничего, а главное – никого! Понимаете, никого!

– Я ничего не могу поделать!

– Разумеется, – продолжает управляющий, в ярости запуская руки в копну непокорных волос. – Разумеется! Но если бы кто-то находился в органном регистре, этот кто-то, возможно, объяснил бы нам, почему на сцене стало вдруг темно. А Моклера нигде нет, понимаете?

Моклер был старшим осветителем, и от него зависело, день или ночь царит на сцене Оперы.

– Моклера нигде нет, – повторяет потрясенный Мерсье. – А его помощники?

– Ни Моклера, ни его помощников! Никого в осветительской, говорю я вам! Надеюсь, вы понимаете, – вопит управляющий, – что эта малютка исчезла не сама собой! Все было подстроено, и в этом надо разобраться… А директора, которых нет на месте?.. Я запретил спускаться в осветительскую и поставил пожарного у ниши с органным регистром! Я поступил неправильно?

– Нет-нет, вы все хорошо сделали… А теперь дождемся комиссара.

Пожав плечами, взбешенный управляющий уходит, бормоча ругательства в адрес «мокрых куриц», спокойно отсиживающихся в укромном углу, когда в театре все «вверх дном».

На самом же деле Габриель и Мерсье вовсе не были спокойны. Однако они получили указание, которое буквально парализовало их. Ни под каким видом, ни за что на свете нельзя было нарушать уединение директоров. Реми преступил запрет, но это ни к чему не привело.

Да вот он как раз возвращается из новой своей экспедиции. Вид у него совсем потерянный.

– Ну что, вы с ними говорили? – спрашивает Мерсье.

– Моншармен открыл мне наконец дверь, – отвечает Реми. – У него глаза на лоб лезли. Я думал, он меня ударит. Я слова не успел сказать, а он, представьте себе, прокричал мне: «У вас есть английская булавка?» – «Нет», – отвечал я. «Тогда оставьте меня в покое!..» Я хочу ему объяснить, что в театре происходят неслыханные события, а он знай кричит: «Английская булавка? Дайте мне немедленно английскую булавку!» Услыхав его – он кричал как оглашенный, – прибегает человек из администрации с английской булавкой; схватив ее, Моншармен тотчас закрывает дверь у меня под носом! Вот и все!

– И вы не смогли сказать ему: «Кристина Дое…»

– Хотел бы я на вас при этом посмотреть!.. Он весь кипел от бешенства… И думал только о своей английской булавке. Если бы ее тут же не принесли, его наверняка хватил бы удар! Безусловно, все это ненормально, наши директора, видимо, сходят с ума!..

Секретарь Реми недоволен. И не скрывает этого.

– Так продолжаться не может! Я не привык, чтобы со мной обращались подобным образом!

Внезапно Габриель шепчет: