Гастон Леру - Призрак Оперы [litres]

– Прежде всего, мадам Жири, мне хотелось бы задать вам один вопрос.

– Задавайте, господин директор, мадам Жири готова ответить.

– Вы по-прежнему в хороших отношениях с Призраком?

– В наилучших, господин директор, в самых наилучших.

– Мы очень, очень этому рады. Послушайте, мадам Жири, – произнес Ришар тоном, предвещающим важное откровение, – между нами говоря, вам-то мы можем это сказать… Вы женщина далеко не глупая.

– Но господин директор!.. – воскликнула билетерша, перестав мило покачивать двумя черными перьями на шляпе цвета сажи. – Уж поверьте мне, в этом ни у кого и никогда не было сомнений!

– Мы с этим согласны и, думаю, сумеем понять друг друга. История с Призраком – это ведь добрая шутка, не так ли?.. Позвольте заметить, но это опять-таки между нами, что она несколько затянулась.

Мадам Жири посмотрела на директоров, как будто они заговорили с ней по-китайски. Подойдя к столу Ришара, она с беспокойством произнесла:

– Что вы хотите этим сказать?.. Я вас не понимаю!

– Да все вы прекрасно понимаете. Во всяком случае, надо постараться понять нас… и прежде всего вам следует сказать, как его зовут.

– Это кого же?

– Того, чьей сообщницей вы являетесь, мадам Жири!

– Выходит, я сообщница Призрака? Это я-то?.. А в чем сообщница-то?

– Вы делаете все, что он пожелает.

– О!.. Да он, знаете ли, не слишком надоедливый.

– И дает хорошие чаевые!

– Да уж не жалуюсь!

– Сколько же он дает вам, чтобы вы принесли ему этот конверт?

– Десять франков.

– Черт возьми! Немного!

– Это почему?

– Я скажу вам, мадам Жири, но позже. А сейчас нам хотелось бы знать, по какой такой причине, чрезвычайной причине вы готовы служить верой и правдой именно Призраку, а не кому-то другому… Ведь не за сто же су или десять франков можно заручиться дружбой и преданностью мадам Жири.

– Что верно, то верно!.. И честное слово, причину эту я могу вам сказать, господин директор! Никакого бесчестья тут, конечно, нет!.. Напротив.

– Мы в этом не сомневаемся, мадам Жири.

– Так вот, Призраку не понравится, если я стану рассказывать о его делах.

– Ах так! – усмехнулся Ришар.

– Но это дело касается только меня!.. – продолжала старуха. – А началось все в ложе номер пять… Как-то вечером я нахожу там письмо для меня, что-то вроде записки, написанной красными чернилами… Мне нет нужды читать вам эту записку, господин директор, я знаю ее наизусть и никогда не забуду, проживи я хоть сто лет!.. – И мадам Жири, выпрямившись, с трогательной выразительностью повторяет наизусть письмо: – «Мадам! 1825 год, мадемуазель Менетрие, корифей, стала маркизой де Кюсси. 1832 год, мадемуазель Мария Тальони, балерина, стала графиней Жильбер де Вуазен. 1846 год, Сота, балерина, выходит замуж за брата короля Испании. 1847 год, Лола Монтес, балерина, вступает в морганатический брак с королем Людовиком Баварским, ей пожалован титул графини Ландсфельд. 1848 год, мадемуазель Мария, балерина, становится баронессой д’Эрмевилль. 1870 год, Тереза Гесслер, балерина, ее супругом стал Дон Фернандо, брат короля Португалии…»

Ришар и Моншармен слушают старуху, которая по мере того, как продвигается забавный перечень столь славных бракосочетаний, воодушевляется, распрямляется, набирается смелости и наконец вдохновенно, словно сивилла на своем треножнике, торжественно провозглашает последнюю фразу пророческого письма:

– «1885 год, Мег Жири – императрица!» – Сделав это последнее усилие, билетерша в изнеможении снова падает на стул со словами: – Господа, под этим стояла подпись: «Призрак Оперы»! Я уже слышала разговоры о Призраке, но не очень-то им верила. А с того дня, когда он объявил мне, что моя маленькая Мег, плоть от плоти моей, плод моего чрева, станет императрицей, я уверовала в него полностью.

По правде говоря, не надо было вглядываться в восторженную физиономию мадам Жири, чтобы понять, чего можно добиться у столь высокого интеллекта при помощи двух слов: «Призрак» и «императрица».

Но кто дергал за ниточки, кто руководил этим несуразным чучелом?..

– Вы никогда его не видели, но он разговаривает с вами, и вы верите всему, что он говорит? – спросил Моншармен.

– Да. Прежде всего именно ему я обязана тем, что моя маленькая Мег назначена корифеем. Я сказала Призраку: «Чтобы в 1885 году она стала императрицей, придется вам поторопиться, нельзя терять времени, ей надо прямо сейчас перейти в корифеи». И он мне ответил: «Хорошо». И верно, стоило ему только слово сказать господину Полиньи, как все уладилось.

– Стало быть, господин Полиньи его все-таки видел!

– Не видел, как и я, но зато слышал! Вы же сами знаете, Призрак шепнул ему на ухо словечко в тот вечер, когда он вышел такой бледный из ложи номер пять.

– Вот так история! – со стоном вздыхает Моншармен.

– Ах! – говорит в ответ мадам Жири. – Я всегда знала, что у Призрака с господином Полиньи есть какие-то секреты. Все, что Призрак ни попросит у господина Полиньи, господин Полиньи для него делает… Господин Полиньи ни в чем не мог отказать Призраку.

– Слышишь, Ришар, Полиньи ни в чем не мог отказать Призраку.

– Да-да, прекрасно слышу! – заявил Ришар. – Господин Полиньи – друг Призрака! И так как мадам Жири – друг господина Полиньи, все вроде бы складывается отлично, – добавляет он весьма резким тоном. – Но господин Полиньи меня лично не интересует. Единственный персонаж, чья судьба мне поистине интересна, это, не скрою, мадам Жири!.. Мадам Жири, вам известно, что в этом конверте?

– Господи, конечно, нет! – отвечает та.

– Ну что ж, посмотрите!

Мадам Жири заглядывает в конверт мутным взглядом, который тут же обретает блеск.

– Банкноты по тысяче франков! – восклицает она.

– Да, мадам Жири!.. Да, тысячные банкноты!.. И вы это прекрасно знали!

– Я, господин директор… Я! Клянусь вам…

– Не клянитесь, мадам Жири!.. А теперь я скажу вам ту самую другую вещь, ради которой вызвал вас. Мадам Жири, я велю арестовать вас.

Два черных пера на шляпе цвета сажи, обычно принимавшие форму вопросительных знаков, тут же превратились в восклицательные; что же касается собственно шляпы, то она угрожающе качнулась на вздыбившемся шиньоне. Удивление, возмущение, протест и ужас выразились, кроме того, у матери маленькой Мег в весьма своеобразном пируэте – «жете глиссад» – оскорбленной добродетели, в мгновение ока бросившем ее прямо-таки под нос господину директору, который не мог удержаться и невольно отодвинул кресло.

– Арестовать меня?! – Рот, произносивший эти слова, казалось, готов был выплюнуть в лицо господину Ришару последние остававшиеся в нем три зуба.

Господин Ришар вел себя геройски. Больше он не отступил. Его угрожающе поднятый палец уже указывал отсутствующим представителям судебной власти на билетершу ложи номер пять.