Вик Джеймс - Санктуарий

– У него был перелом черепа, Сара. Кровь лилась изо рта. Из носа. Из глаз.

Я чувствую, как моя подруга содрогается.

– Это были считанные минуты, Бриджит. Вот что важно. Не травма, а минуты, которые прошли после «смерти». Но даже и тогда мне не следовало этого делать. Это запрещено, и не случайно. Не только законом, но моими обрядами тоже. Это… неправильно.

– И все же ты нас в это втянула. Меня, Джулию и Эби.

– Вы пошли на это добровольно. Вы все. Вы сделали это из любви. Только поэтому я и согласилась. Я не считала, что из того, что было сделано из самых добрых и чистых намерений, может выйти что-то плохое.

– Но ты говоришь, что на этот раз слишком поздно…

Тон Бриджит мне не нравится. Он печальный. Смиряющийся.

Я отталкиваю ее руку.

– Это же магия, – сиплю я. – Да, он не пациент, на которого можно прилепить дефибрилляторы и током запустить сердце, но разве смысл магии не в том, чтобы делать то, чего не может наука?

– Например, способствовать карьере твоего мужа? Обеспечить тебе хорошую жизнь? – Сара садится рядом со мной на корточки, приближает ко мне свое лицо – и ей хватает нахальства плакать! – Ах, Эбигейл, если бы я могла сделать для тебя и это, то сделала бы.

– Ты не хочешь попытаться.

– Нет смысла.

– Даже чтобы спасти свою дочь?

– Мне было бы проще спасти ее, сделав то, о чем ты просишь, правда ведь? Как ты и сказала: нет трупа – нет убийства. Но сейчас совсем другой случай, Эби. Это невозможно. Мне так жаль!

И почему-то ее сожаление делает все реальным. У меня кончается запал. Когда я падаю на пол на этот раз, я не притворяюсь.

Слова Сары становятся идеально рассчитанным ударом ножа, и из нанесенной ею раны утекает надежда.

Внутри меня все обрывается. Маска Эбигейл, которая обманывала всех – порой даже саму себя – растворяется в слезах, которым я даю волю. Бриджит укачивает меня, а Сара становится на колени и гладит меня по голове. Они обе видят меня такой, какая я есть. Какой я все это время отказывалась себя считать.

Матерью умершего сына.

Я лежу на полу, еле дыша, и в наступившую тишину Бриджит шепчет глупости, поглаживая меня по спине. Меня поглощает зависть к тем переломанным, сбитым машинами бездомным животным, которых она успокаивала на металлическом столе ветеринара, пока игла не забирала их боль. Если бы она могла так же легко дать спокойствие мне!

Сара права. Она уже один раз вернула мне Дэниела. Она сделала бы это снова, если бы могла.

Но она не может, и мне надо ей верить.

Мне надо смириться.

Я делаю глубокий вдох, от которого у меня в легких что-то стучит, словно это меня возвращают обратно к жизни. Должен быть какой-то выход. Должен быть.

Я вытираю лицо. Тело Бриджит продолжает меня согревать, и я не знаю, сколько времени прошло, когда звонит телефон. Он звенит у Сары в кармане, но она не отвечает, пока он не замолкает.

Спустя секунду он звенит снова. И снова. И, наконец пищит предупреждение о сообщении.

Сара вытаскивает телефон. А потом она вскакивает, словно под ней вспыхнул костер, и бросается прочь.

Я получила сообщение от Харпер. И когда я оказываюсь дома, та мечется по кухне. Она высокая – за последние несколько лет очень вытянулась – но я вдруг замечаю, что она к тому же сильная. Такие крепкие, ровные мышцы, натренированные регулярными пробежками. Она – существо вольное, и в этой комнатке похожа на оказавшееся в клетке дикое животное.

Моя мятежная девочка.

Экземпляр «Сентинел» лежит на столе между нами.

– Мне написала Беатриз, – говорит она. – «Милая Харпер, какой облом с этим смертным приговором» и тэ дэ. Сука. Но она ведь не врет?

Мне еще никогда в жизни не было так страшно. Ни разу с того момента, когда мне в первый раз дали новорожденную Харпер. Но и тогда все было по-другому. Я смотрела на свою новорожденную дочку и знала, что защищу ее от чего угодно. Не случайно в волшебных сказках говорится, что магия и материнская любовь – это непобедимое сочетание.

Вот только мы живем не на страницах книги сказок. Мы живем в Санктуарии. Когда Харпер была маленькая, я подумывала о переезде в один из ведьминских городов: Саммер-Порт в Орегоне, Мердо в Северной Каролине или даже в Новый Орлеан. Однако мне хотелось, чтобы она знала и обычную жизнь тоже – на тот случай, если решит не идти по моим стопам. Когда обнаружилось, что у нее нет дара, это только подтвердило, что я сделала правильный выбор, и все хорошо.

До этого дня.

Я никогда не прощу себе, если с ней случится что-то плохое в этом месте, где мои предки и я сама помогали и исцеляли в течение стольких лет.

– Я ведь говорила тебе не приезжать, – говорю я ей. – Затаиться. Почему ты здесь?

– А тебе не кажется, что в этих обстоятельствах мое отсутствие будет выглядеть подозрительно? Как я буду защищаться?

– Тебе не надо защищаться.

Она хватает газету и зачитывает ту самую строку, которую я только что читала Эбигейл.

– «…называют Харпер персоной, представляющей интерес для следствия»? Конечно, мне надо защищаться, ма!

– Нет. На этом все. Я только что была у Эбигейл, разбиралась со всем этим.

– У Эбигейл «разбиралась»?

Я вижу ее недоумение. Эбигейл была частью жизни моей дочери с самого рождения. Практически тетей, пока Харпер была маленькой. Она знала, что Эбигейл не одобряет ее свиданий с Дэниелом, хотя она со смехом согласилась с моими словами о том, что в глазах Эби ни одна девушка не будет его достойна.

– Это… – я совершенно не знаю, как сказать это внятно. – Эбигейл сошла с ума, Харпер. Ты ведь знаешь, что Дэниел был для нее смыслом жизни. Она хотела, чтобы с помощью магии я…

– Что?

– Сама догадываешься, что. Не заставляй меня говорить.

– Вернула его?

Харпер продолжает смотреть прямо на меня. Я жду, что она вот-вот рассмеется и скажет что-то вроде «магия такого не может». А она не говорит. Вместо этого ее слова заставляют меня снова задуматься о том, что именно она видела в тот вечер шесть лет назад.

– Шутишь, ма? Ты же знаешь, что делают с ведьмой даже за попытку воскрешения! Пожизненное заключение.

Она права.

Наказание за некромантию суровое: пожизненный запрет на любую магическую практику, конфискация всех ведьминских артефактов и большой тюремный срок, вплоть до пожизненного заключения. Законодатели Соединенных Штатов, установившие такое наказание в период Гражданской войны, воображали всяческие непотребства: поднятых солдат, которых отправляют умирать снова и снова в виде неутомимой армии мертвецов, и ужасы рабства, продолжающегося даже после смерти.