Вик Джеймс - Санктуарий [litres]

Они подходят, вытирая заплаканные лица.

Как оказалось, у Кармель мозгов практически нет. Она просто стоит и плачет. Однако она хорошенькая, и что еще удачнее, беременная. Вид у нее поистине жалкий.

А потом выходит Мэри-Энн Болт. И, Господи, сразу видно, что она дочь пастора. Материнская любовь, праведный гнев и обещание ада. Она все это изливает. Я не знала подробностей, вроде того, что Джейкоб заболел сразу после того, как Сара заходила к ним домой.

К тому моменту, как она замолкает, толпа уже в неистовстве. Сверху мне видно, как несколько парней с края толпы уходят. Некоторые надвигают на лицо капюшоны или заматываются шарфами. Похоже, они задумали новую каверзу.

Я очень на это надеюсь.

А потом происходит нечто неожиданное. Тэд проталкивается вперед и топает к микрофону. У меня все внутри сжимается от предвкушения – такого же, как когда я смотрела на бегущего с мячом Дэна.

Он хвалит своих четырех сыновей и Мэри-Энн. Вот только потом он начинает говорить не о Джейкобе, а о себе самом.

– Я старался идти путем добродетели: как шеф полиции, как супруг и как отец. Но видит Бог, что я, как и многие из нас, поддавался искушению. И как многие из нас, я искал помощи, чтобы справиться с собой. К несчастью для себя, я обратился к Саре Фенн.

Присутствующие встают на цыпочки и вытягивают шеи. Что он намерен сказать? Уж не было ли у него любовной связи с Сарой?

Нет, все еще лучше.

– Мое искушение – азартные игры. Вы могли бы сказать, что это еще не самое страшное. Мой отец любил перекинуться в картишки, и его отец – тоже. Может, кто-то из вас тоже это любит. Но вот что я вам скажу: когда вам нужно вырастить и обучить четырех сыновей, то все, что отнимает у их будущего хотя бы цент – уже грех. А следом за игрой приходят и другие искушения. Если выигрываешь, то празднуешь это недобродетельно. Если проигрываешь, то топишь свое горе недобродетельно.

По толпе прокатывается потрясенный ропот. Шеф выразительно неконкретен, и нам всем представляется, как Тэд Болт «недобродетелен» с бурбоном, шлюхами и наркотиками.

– После того, как я поддался слабости пару раз, я пошел к Саре. Такое не исправишь таблетками или психотерапией. Изливать душу в какой-то комнатенке? Это не мое: такое я заставляю делать подозреваемых.

На шутку толпа реагирует смешками. И тут Тэд забивает гол.

– Я пошел к ведьме за помощью. За исцелением. А она опутала меня своими хитростями и сделала все только хуже. Настолько хуже, что мне стыдно об этом говорить в присутствии любимой жены. Это сделала Сара, но своей слабостью я допустил, чтобы это случилось.

Мэри-Энн крепко сжимает Тэду руку, а по ее лицу текут слезы.

– Эта ведьма заставила меня опозорить жетон, который я считал за честь носить. Она заставила меня опозорить мое супружеское ложе, – теперь он тоже задыхается. Усиленные микрофоном, его рыдания разносятся по площади. – Из-за нее случайный проступок стал привычкой. Навязчивым желанием. И я даже не знал, почему – до сегодняшнего дня. Как у большинства здесь присутствующих, у меня не было причин плохо думать о Саре или ее дочери. Ее лавка работает на Мейн-стрит, сколько я себя помню. Вот только порой привычка приводит к тому, что ты не видишь зла прямо у себя под носом. Ведь что сделала Сара, зная о моей слабости? Она стала меня шантажировать! Мэри-Энн рассказала вам, как она приходила к нам домой. Она сделала это, чтобы мне угрожать. Она обещала все рассказать, если я не заставлю сына отказаться от его показаний. А когда я сказал ей, что не мне это решать? Что Джейкоб – порядочный парнишка, а я поддержу его? Она прокляла его! И теперь мой сын борется за жизнь на больничной койке!

Тэд громко плачет, чуть не выронив микрофон. Я подхожу его забрать и смотрю, как толпа волнуется, пока полисмен трясется и рыдает, утешаемый женой.

Лучшей затравки и желать нельзя было.

А теперь они услышат еще кое-что.

– Возможно, вы слышали обвинения, которые Харпер Фенн предъявила моему сыну на телевидении, – говорю я, скользя взглядом по морю лиц.

По собравшимся пробегает волна. Возможно, они потрясены тем, что я вообще об этом заговорила.

– Наверное, вы ожидаете, что теперь я стану это отрицать. Не стану. Он это сделал.

Мой телефон завибрировал несколько часов назад. Сообщение от Бриджит: только что сообщили в новостях относительно находки собачницы. Совершенно не вовремя.

Я надеялась, что кровь успеет поблекнуть, а метки – исчезнуть, до того, как кто-то набредет на те места. Не сложилось.

Телефон на столе снова вибрирует. Новый текст от Бриджит.

«Что-то происходит на площади. Эбигейл, Тэд, Мэри-Энн – все они там. Боюсь за тебя, Сара. Тебе бы уехать на несколько дней. Может, позвонишь Пьеру? Береги себя. Б.»

Я подхожу к окну и открываю его. Я живу в нескольких кварталах от площади, и ветер доносит до меня слабый шум. Голос, усиленный микрофоном. Мэри-Энн Болт? И беспокойный гул толпы людей.

Что еще Эбигейл задумала?

Не послушаться ли мне Бриджит? Я боюсь, что побег будет принят за признание виновности, но выбора у меня почти нет. Я по-прежнему понятия не имею, где Харпер. Я прикидываю, не провести ли ритуал на крови, чтобы моя кровь смогла воззвать к ее крови. Тут надо хорошенько подумать.

И когда я уеду насовсем, мне понадобятся вещи из мастерской: прежде всего, схемы и мой экземпляр «Старкросс». Я по-прежнему не уверена, решусь ли продать эту книгу, но хоть в качестве ценности, хоть просто как связь с моими предками, она – мое главное сокровище.

Лавка защищена лучше моего дома, особенно после того, как я наложила на нее дополнительные чары. Я затаюсь там и займусь последними приготовлениями. Позвоню следователю и заверю, что просто уезжаю из города, чтобы все немного улеглось. Пообещаю выходить на связь каждый день, чтобы это не выглядело как побег преступницы.

А когда я все для нас с Харпер приготовлю – фьють! Мы исчезнем.

Собрать необходимые вещи по дому – дело десяти минут. Я бегу наверх и вытаскиваю из чулана дорожную сумку. Потом разыскиваю по ящикам и шкафам вещи, которые нельзя восстановить.

В шкатулке лежат украшения, которые мне оставила бабушка. Настоящие драгоценности получила моя мать, а мне достались семейные реликвии: потемневшее медное колечко, которое по преданию жило в нашей семьи с эпохи гонений. Старинная подвеска из оленьего рога, вырезанная той Фенн, что участвовала в Гражданской войне. Я помню, как мама взяла выстланную шелком коробочку с бабушкиными жемчугами и ее бриллиантовое обручальное кольцо – и с завистью смотрела на эти грязные самоделки.