Клайв Баркер - Книги крови. Запретное [сборник litres]

– Не бойся, – проговорила она.

– Я не боюсь, – ответил Джерри. Он и в самом деле не боялся. Чудище перед ним возбуждало и держало в напряжении, но не в страхе.

– А кто она? – спросил он.

Женщина подошла совсем близко. Ее кожа, облитая мерцающим игривым светом от существа, была золотистой. Вопреки обстоятельствам – или благодаря им – Джерри почувствовал прилив желания.

– Это Мадонна. Непорочная Мать.

– Мать? – проговорил Джерри, поворачивая голову, чтобы еще раз взглянуть на Мадонну. Волны сияния в ее теле прекратились. Теперь свет пульсировал лишь в одной части тела, и в этом месте, в ритм с пульсом, плоть Мадонны набухала и разделялась. За спиной Джерри снова услышал шаги, и к шуму воды добавились шепот, мелодичный смех и аплодисменты.

Мадонна рожала. Набухшая плоть раскрывалась, жидкий свет хлынул потоком, запах дыма и крови наполнил душевую. Девушка вскрикнула, словно сочувствуя Мадонне. Аплодисменты зазвучали громче, и внезапно плоть – в том месте, где она разделилась, – сократилась и выдавила на кафель пола дитя: нечто среднее между кальмаром и ягненком без шкуры. Струи воды из труб тут же привели его в сознание, и ребенок откинул назад голову, чтобы осмотреться: единственный огромный глаз был полон мысли. Несколько минут новорожденный выгибался на плитках, пока стоявшая рядом с Джерри девушка не вошла под завесу воды и не взяла его на руки. Беззубый рот младенца тут же отыскал ее грудь.

– Это не человек… – пробормотал Джерри. Он не был готов увидеть ребенка такого необычного и в то же время определенно разумного. – И что – все… дети у нее такие?

Кормилица опустила глаза на живой комочек в своих руках.

– Ни один не похож на предыдущего, – ответила она. – Мы вскармливаем их. Некоторые умирают. А кто выживает – живут своей собственной жизнью.

– Бог ты мой, да где же они живут-то?

– В воде. В море. В снах и грезах.

Воркующим голосом она заговорила с ребенком. Рифленая конечность новорожденного, в которой бежал свет, как в теле матери, покачивалась в воздухе от удовольствия.

– А отец?

– Ей не нужен муж, – последовал ответ. – Если ей захочется – она сможет иметь детей и от дождевых струй.

Джерри оглянулся на Мадонну. Ее сияние почти полностью угасло. Громадное тело выбросило завиток шафранного света, который, коснувшись водяной завесы, отбросил пляшущие узоры на стену. Затем она замерла. Когда Джерри повернулся к кормилице с ребенком, их уже не было. Исчезли и остальные женщины. Кроме одной – той, что он увидел первой. Она сидела у противоположной стены душевой, на ее лице играла улыбка, а ноги были широко расставлены. Он взглянул на ее лоно, затем – вновь на ее лицо.

– Чего ты боишься? – спросила она его.

– Да не боюсь я.

– Почему же тогда не идешь ко мне?

Он поднялся, пересек комнату и подошел к девушке. За его спиной все так же плескалась вода и сбегала по плиткам, а из-за водяной вуали слышалось утробное бормотание Мадонны. Ее присутствие не пугало Джерри. Он и ему подобные были ниже интереса такого создания. Если она способна его видеть, наверняка посчитала странным и нелепым. Господи! Да он самому себе казался нелепым. Ему уже нечего было терять – ни надежды, ни достоинства не осталось.

Завтра весь этот мир покажется сном: вода, дети, красавица, которая сейчас даже поднялась с пола, чтобы обнять его. Завтра он решит, что на день умер и посетил душевую ангелов. А сейчас приложит все силы, чтобы воспользоваться моментом.

Они – Джерри и улыбающаяся девушка – занялись любовью, а когда закончили, он попытался припомнить детали совокупления – и не смог понять, делал ли вообще хоть что-нибудь. Память выхватывала лишь зыбкие мгновения – не о поцелуях, не о самом сексе, а о тонкой струйке молока из груди красавицы и о том, как она бормотала в тот момент, когда их тела сплелись воедино: «Никогда… никогда…» Когда все закончилось, она оставалась спокойна и безразлична. И не было больше ни слов, ни улыбок. Она просто оставила его одного в измороси влажной душевой. Джерри застегнул грязные брюки и ушел, предоставив Мадонне ее плодородие.

Короткий коридор вел из душевой к большому бассейну. Бассейн, как и в его смутных воспоминаниях, когда его несли здесь пред светлые очи Мадонны, был полон до краев. Многочисленные детишки Мадонны резвились в искрящейся светом воде. Женщины ушли, но дверь в коридор, ведущий наружу, была открыта. Не успел Джерри пройти через нее и сделать несколько шагов, как она захлопнулась у него за спиной.

Только теперь – увы, слишком поздно – Эзра Гарви понял, что возвращение в Бассейны (даже ради акта устрашения, который по традиции доставил ему удовольствие) было ошибкой. Оно приоткрыло давнишнюю рану, которую, как он надеялся, ему почти удалось залечить. А также отчасти вернуло к жизни воспоминания о его втором визите туда: о женщинах и о том, что они продемонстрировали ему. Воспоминания, которые он силился прояснить, прежде чем постигнуть их истинную суть. Женщины каким-то образом одурманили его, не так ли? А затем, когда он ослабел и потерял самоконтроль, употребили его для своих увеселений. Они кормили его грудью как младенца, они забавлялись им как игрушкой. Всплывающие воспоминания об этом буквально ошеломляли его, но были и другие, слишком глубокие, чтобы охарактеризовать их в полной мере, – они шокировали , ввергали в ужас: воспоминания о какой-то потаенной комнате, о воде, падающей завесой, о темноте, вселявшей страх, о мерцании, которое вселяло страх еще больший.

Пришло время, решил он, растоптать эти бредни и разом покончить со всеми трудностями. Гарви был из тех, кто никогда не забывал любезностей – как оказанных им самим, так и принятых. Незадолго до одиннадцати у него состоялись два телефонных разговора – как раз на предмет возвращения кое-каких должков. Что бы там ни поселилось на Леопольд-роуд, житья ему он не даст. Удовлетворенный своими ночными маневрами, Эзра отправился наверх в спальню.

Возвратившись после инцидента с Колохоуном, замерзший и встревоженный, Гарви выпил больше половины бутылки шнапса. Только сейчас спирт начал действовать. Конечности налились тяжестью, голова – тяжестью еще большей. Даже не позаботившись раздеться, Эзра прилег на двуспальную кровать минуток на пять, чтобы позволить своим ощущениям проясниться. Очнулся в половину второго ночи.

Гарви сел. Живот опять крутило, да и все тело ныло. В свои сорок с лишним болел он редко: благополучие и успех держали нездоровье в тупике. Но сейчас он чувствовал себя просто ужасно. Головная боль едва не ослепляла. Запинаясь, ничего не видя перед собой и передвигаясь на ощупь, Эзра спустился на кухню. Там налил стакан молока, сел за стол и поднес к губам. Но не выпил. Его взгляд случайно упал на руку, державшую стакан. Сквозь пелену боли Гарви впился в нее взглядом. Она не была похожей на его руку – она была слишком изящной и слишком гладкой. Весь дрожа, он опустил на стол стакан, но тот опрокинулся, и молоко, разлившись по тиковой столешнице, потекло на пол.