Лин Яровой - Зазеркалье

— А это здесь причём?

— Вы, юристы, всегда работаете со словом. Пытаетесь нарядить его в свои бюрократические метафоры. Ты ведь сам говорил, что есть какая-то специальная система, по которой пишутся законы.

— Юридическая техника, — понял я, о чем идёт речь. — Правила построения нормативных актов. Чтобы потом было проще толковать.

Лида кивнула в ответ.

— Именно в этом мы с вами похожи — юристы и ведьмы. Мы жонглируем словами, наделяя их новыми смыслами. Складываем их по особым правилам, чтобы они, образовав формулу, приобрели силу. Стали заклинанием. Молитвой, как говорит церковь. Ну или нормой, если речь идёт о юриспруденции.

— Забавно. Получается, Конституционный суд — это ковен? Совет архимагов?

— Получается так, — улыбнулась Лида. — Они ведь тоже ищут истоки и вникают в скрытый смысл слов, который сокрыт от других людей. А затем воздействуют на мир с помощью этих смыслов — более широких, более крупных.

— Интересная метафора, — хмыкнул я. — И всё-таки… Не до конца понимаю, как со всем этим связаны бабушкины очки и помехи на старом телевизоре.

— Очень просто, — ответила Лида. — Чтобы путешествовать из состояния в состояние, приходится совершать усилия. Переводить мозг на нужную частоту, если говорить грубо. И чтобы делать это проще, мы, ведьмы, создаём себе якоря. Иными словами, вырабатываем привычку и переводим всё на уровень рефлексов. Тот телевизор, о котором я говорила… Представь, что он — мозг, транслирующий сигнал, который идёт из мира. Так вот. Когда мы с тобой включали первый канал — всё показывало без помех. А на втором — всегда шумела мелкая рябь. И эта рябь была не связана с самим каналом, просто так стояла антенна — на определенной частоте сигнал транслировался с шумом. Но благодаря этому мы могли включить телевизор, и какая бы передача не шла, было ясно: показывает первый канал или второй. Если картинка чистая — значит, первый. Если на экране помехи — второй.

— Кажется, теперь понимаю. Твоя бабушка снимала очки, чтобы создать помехи.

— Правильно понимаешь, — кивнула Лида. — Очки для неё были пультом от телевизора. Когда она их снимала — мир размывался, и она колдовала. Затем надевала очки и снова возвращалась обратно. За годы практики у неё появилась привычка. Когда мир становился размытым, бабушка переходила в то состояние сама собой.

— А ты? Как переходишь ты?

Лида достала из кармана джинсов ручное зеркальце. Помахала им передо мной, не раскрывая.

— Чёрт, — я едва не хлопнул себя по лбу. — Можно было догадаться.

— Это происходит рефлекторно, — объяснила Лида. — Если вижу своё отражение, то на секунду всё плывёт, как во сне. Но я могу это контролировать. Если захочу — провалюсь дальше и выйду. Захочу — вернусь обратно. Правда, в первый миг зеркала всегда показывают другую картинку мира. Именно поэтому она всегда появляется, стоит мне глянуть в отражение. Потом я, конечно, могу вернуть обычное состояние, но в первую секунду…

Лида убрала зеркальце обратно в карман.

Какое-то время мы шли в молчании, погрузившись каждый в собственные мысли. Слушали, как шумит ветер в янтарной листве берёз. Затем я спросил:

— Как думаешь, почему это стало происходить со мной именно сейчас?

— Наверное, дело в ней, — ответила Лида. — И в том, что мы с тобой стали родными. Наши судьбы связаны, кот. Не только штампом в паспорте, и не только на привычных словах. Они связаны глубже — на другом уровне осколков. И так вышло, что я умираю… А поскольку мы стали одним целым, отражениями друг друга, ты чувствуешь, будто умираешь и сам.

На этот раз слова Лиды ударили точно в цель. Пожалуй, именно это я испытывал последние два дня — ощущение приближающегося финала. Конца жизни. Словно я попал в книгу, которую сам же и читал, приближаясь всё ближе к последней странице.

— Чем ближе мы приближаемся к смерти, — произнесла Лида, — тем проще нам даются переходы в другие состояния. Вот скажи: ты прыгал в детстве с качели?

— Один раз чуть голову не разбил. И палец сломал.

— Узнаю тебя, кот. Впрочем, я тоже прыгала. Помнишь то состояние полёта? Время как будто останавливается. Мысли летят быстрее и кажется, что сердце пропускает удары. Хотя на самом деле оно бьётся как обычно, а то и чаще. Просто меняется наше восприятие. Паузы между ударами растягиваются в бесконечность. Всё потому что мы её чувствуем. Каждый раз, когда мы осознаем, что смерть рядом, — наше сознание растекается, словно расплавленное железо, и отливается в иную форму. Мозг, как антенна радиоприемника, меняет частоту и ловит иной сигнал — тот, который мы не замечаем в обычной жизни. Мы выходим на другой уровень раздробленности смыслов. Другие размеры осколков Логоса. Другая длина волны, если хочешь.

Лида говорила, а я всё вспоминал сон, в котором мой разум был расколот пополам темнотой. В котором мысли падали, словно звёзды над тайгой, — вспышками, заветными желаниями, воспоминаниями о детстве.

— Поэтому я и сказала это… Ты болен, мой серебряный. И твой скепсис уже не так тверд, не правда ли? Стоит тебе закрыть глаза и прислушаться, и ты услышишь, как дышит лес. Как разговаривает ветер. Ты ведь и сам можешь быть ветром. В этом состоянии нет ни границ, ни времени, ни самой смерти. Если бы ты только прислушался, кот… Ты бы понял, почему я говорю о том, что она не несёт зла.

Перед глазами пронёсся вчерашний вечер. Костёр на берегу. Шум листвы. Дым…

— Кажется, там, на реке, у меня почти получилось.

— Знаю, — кивнула Лида. — Я видела, как ты вышел.

— Куда вышел?

Лида показала пальцем вверх и начертила в воздухе круг.

— Туда. В зазеркалье.

Я задумался над её словами. Зазеркалье… Почему это слово казалось мне таким родным? Словно далёкое воспоминание из детства — из беспамятного младенчества — пробивалось сквозь сознание, которое стало мягким, подвижным и послушным. Мысли складывались в причудливые узоры, соединяли воспоминания и образы, которые в другой момент, наверное, показались бы абсолютно несвязанными, но теперь между ними будто выросли серебряные ниточки паутины, по которым скользило моё внимание.

Зазеркалье…

Я вспомнил глаза таксиста в водительском зеркале. Вспомнил Сивого в кабинете участкового. Потом в памяти всплыл змей из сновидения, а затем все те люди, которые сидели в моём прокуренном кабинете, пока я работал следователем. Вспомнилось, как во время допросов они смотрели на меня испуганными кроличьими глазами, пока я душил их вопросами и задумчиво царапал стол длинной иглой, которой сшивал дела. Эти взгляды — все разом — пронеслись в памяти, и в них, словно в отражении, я увидел собственную суть.

«Да ты и сам, словно змей, Андрей. Всю жизнь кого-то выслеживаешь, ловишь, давишь. Ты даже Лиду поймал, будто лесной царь из легенд. Помнишь, как это было? Ты вернулся сюда спустя год, вернулся уже в погонах, словно полоз, сменивший шкуру. Ты приехал в Рощу, чтобы поймать чудовище, которое вскрыло продавщице горло, и участковый посоветовал тебе пойти в больницу. «Есть там одна девочка-студентка. — сказал Юра. — Ведьма. Я с ней советуюсь по особым случаям. Правда, в последнее время она всё чаще отказывает. Говорит, много сил на это уходит. Не знаю, может, тебе повезёт? Попробуй».