Джон Пассарелла - Обряд посвящения [litres]

– Что?

– Ты убил ее, – повторил отец. – Так вперед, убей и меня. Для ровного счета.

– Какого черта ты несешь? – яростно заорал Джесс. – Мама сбежала! Не смогла вынести жизнь с тобой. И никто бы не стал ее винить.

Джесс винил ее. За то, что бросила его с этим никчемным человеком, за то, что оставила его. Отец любил обвинять Джесса в ее уходе, говорил, что она не смогла взять на себя воспитание ребенка и ушла, чтобы избежать ответственности. Но Джесс знал, что она ушла, потому что ее муж был никчемным пьяницей. Единственное сомнение, которое закрадывалось ему в голову, выливалось в попытки понять, зачем ей оставлять маленького ребенка с накачанным пивом неудачником.

– Это был ты, – отец указал на него. – Урод. Ты убил ее.

Он неуклюже поднялся на ноги, оперевшись на кухонный стол. В нетрезвом состоянии его усилия встать и восстановить равновесие потребовали всего оставшегося у него соображения и выдержки. Пыхтя, он пятился, пока не врезался в кухонную стойку. Джесс шагал за ним, сжав кулаки.

– Ты никчемный лжец, – сказал он. – Она убежала от тебя!

– Хочешь доказательство, умник? Я свожу тебя на ее могилу!

– Обманщик!

Всю жизнь мысль о том, что мать может вернуться, может связаться с ним и предложить сбежать от этого жалкого подобия отца помогала Джессу сохранять рассудок. Крохотная крупица надежды, что где-то жизнь может иметь смысл. Он ненавидел ее решение, но думал, что сможет простить ее… если она вернется.

– Она умерла, рожая тебя, придурок, – сказал отец. – Истекла кровью на столе. Хуже того, ты, может, и не мой вовсе. Я любил твою мать, но святой она не была. Да, я кутил, но она мужиков каждые две недели меняла, вечно искала что-то еще, что-то получше. Никогда не довольствовалась тем, что было у нас. И в конце концов поплатилась. Родила чертового ублюдка, и это убило ее.

– Ты никчемный пьяница и паршивый лжец, – оскалился Джесс. – Почему я должен верить хоть одному твоему слову?

– Хочешь, не верь. Но ты знаешь, что это правда. – Отец закинул руки за голову и рассмеялся. – Черт, да я герой! Ращу чьего-то ублюдка, мне медаль положена.

– Заткнись!

– Знаешь, почему я никогда не говорил тебе, что она умерла и где похоронена? – Изо рта у него брызгала слюна. – Потому что боялся, что ты нассышь на ее могилу, будто просто убить ее было недостаточно…

Безо всяких раздумий Джесс схватил с деревянной подставки на столе самый большой мясницкий нож и по рукоять вогнал его отцу в грудь. И только отпустив рукоять, сообразил, что наделал.

Отец посмотрел вниз – ему понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить, что произошло, – и снова поднял глаза на Джесса:

– Для ровного… – он упал на колени, – …счета.

Он повалился ничком, вогнав нож еще глубже, а потом шлепнулся на бок в растущую лужу крови.

Попятившись, Джесс поморщился от пронзившей голову боли. Он прижал ладони к шишкам на лбу, и ему показалось, что они стали больше за те пару минут, что прошли после того, как он сбежал вниз по лестнице.

Схватив куртку и ключи от отцовской машины, Джесс выскочил из дома.

Дальтон Рурке сидел на краю незаправленной постели и разглядывал свои потемневшие заостренные ногти. Пробив дыру в стене, он смыл с руки гипсовую пыль и прополоскал рот. Но как бы он ни скреб ногти, чернота с них не сошла. Некоторые парни его возраста красили ногти в черный цвет, но сам он ничего подобного не делал. Темная окраска выглядела естественной… пусть и ненормальной… вероятно, из-за недостатка витаминов. Если так, думал он, это должен быть долгий процесс, начинающийся с основания ногтей. Но странная окраска и огрубение случились быстро. Может, это симптом болезни? Бабка и дед никогда не выключали телевизор, даже если его не смотрели, и Дальтон слышал, как они говорили о множестве эпидемий в городе. Не мог ли он заразиться? Подозрительнее всего было то, что ногти казались крепче, чем раньше. А еще после того, как он сорвался и пробил стену, следовало бы ожидать синяков, но рука была в порядке.

Голова продолжала болеть, и бугорки над линией волос ощущались сухими и отслаивающимися. Ощупав лоб, Дальтон нашел порез, но – странное дело – никакой крови. Под ним выпирало что-то твердое, как будто коренной зуб выбирался из десны, выталкивая молочный.

Схватив с передней спинки кровати серую вязаную шапку, Дальтон по коридору отправился в ванную. По дороге он помедлил, чтобы послушать разговоры снизу.

– …наказывать его, если нас не будет? – спросил дед.

– Я определенно не собираюсь дать билетам на «Скрипача» пропасть, – отозвалась бабка.

Дальтон кивнул сам себе, вспомнив, что несколько месяцев назад они приобрели билеты на мюзикл «Скрипач на крыше» в Чеширском театре. Если мюзикл сегодня вечером, дом останется в его распоряжении. Ему не придется слушать, как они сучатся насчет того, какой из него негодный внук, как он позорит имя семьи, как ему, малолетнему преступнику, самая дорога в тюрьму, бла-бла-бла.

– Нам меньше года осталось терпеть его выкрутасы, – проговорил дед.

«Ну, разумеется, – подумал Дальтон. – Они вышвырнут меня, как только мне исполнится восемнадцать».

Этим они грозили ему вот уже три года. Не то чтобы он должен был стать паинькой, чтобы не вылететь из дома, – выбора ему не предлагали. Они просто заявили, что по достижении восемнадцати лет ему придется подыскать другое место для жилья, и на этом их долг перед ним будет выполнен.

После этого никто их не осудит. В конце концов, они пеклись только о своей репутации.

Дед не раз предлагал ему в восемнадцать пойти в армию: «Может, они смогут превратить неудачника во что-нибудь толковое».

Дальтон поморщился, когда лоб пронзило болью. Он ввалился в ванную и рассмотрел свою голову в зеркало. Обычно короткая стрижка открывала верхнюю часть лба, но теперь рыжие волосы выглядели длиннее, будто отросли на сантиметр за прошедшие сутки. Обеими руками Дальтон отвел волосы от шишки с порезом. Под кожей виднелось что-то белое, словно кость. Он потыкал нарост пальцем, ожидая, что тот будет свободно двигаться под кожей, но он оказался устойчивым и твердым, будто кость.

– Что это такое, черт побери? – прошептал Дальтон сам себе.

Он открыл ящик под раковиной, достал оттуда ножницы и развел лезвия как можно шире. Придерживая одно лезвие, будто нож для колки льда, он воткнул его кончик в порез и надавил на твердый нарост. Если получится поддеть эту штуку снизу, можно будет вытолкнуть ее из-под кожи. Однако с какой бы стороны он ни заводил лезвие, поддеть шишку не удалось. Поморщившись, он втолкнул лезвие глубже, а потом вскрикнул, когда оно соскользнуло и полоснуло по коже.

Уронив ножницы в раковину, Дальтон зажал ладонью свежий порез. Кровь просочилась сквозь пальцы и потекла по лицу. Схватив из маленького шкафчика свежее полотенце, он прижал его к открытой ране. Пульсация в голове усилилась, дополнившись ровными волнами острой боли. Казалось, будто что-то с острыми когтями забралось в череп и вгрызалось в мозг. Скорчив гримасу, он ударил головой в зеркало. Пропитанное кровью полотенце смягчило удар, но зеркало сильно растрескалось. Перед глазами поплыло, и Дальтону показалось, что он сейчас потеряет сознание. Свободной рукой он вцепился в край раковины и прикусил губу, надеясь, что внезапная вспышка новой боли позволит сосредоточиться и удержаться на ногах.