Джанет Уинтерсон - Целую, твой Франкенштейн. История одной любви [litres]

– Вы Мэри Шелли?

– Она самая, – спокойно, без тени страха ответила Мэри Шелли.

Виктор быстро повернулся ко мне.

– Вы показали ей мои бумаги? Все до единой?

– Она ознакомилась с вашими документами.

– Да. И поэтому я здесь, – добавила Мэри Шелли.

Я разлил по бокалам вино. Мы сели. Я не знал, что еще делать.

– Уничтожьте меня, – попросил Виктор.

Молодая дама внимательно посмотрела на него. Сидящий перед ней мужчина не выглядел сумасшедшим; хотя безумцы довольно часто источают уверенность, которой не хватает здоровым!

– Вы появились на страницах романа, – заговорила Мэри Шелли. – Вы и созданное вами чудовище.

– А я – чудовище, которое создали вы, – горько произнес Виктор Франкенштейн. – И я бессмертен. Я даже не могу умереть, потому что никогда не жил.

– Дорогой мой! – Тут мне пришлось вмешаться. – Если бы я застрелил вас вот этим пистолетом (я вынул оружие из кармана), ваша жизнь подошла бы к концу. Да, сэр! Окончательно и бесповоротно!

– Прошу, застрелите меня, мистер Уэйкфилд! – взмолился Виктор Франкенштейн. – И если я покину это тело, то все равно вернусь позже. Нынешний мой облик – лишь временная оболочка. Я буду существовать вечно, до тех пор, пока меня не освободит мой создатель.

Я печально покачал головой. Я так надеялся, что мой подопечный пойдет на поправку. Теперь, боюсь, Виктор Франкенштейн никогда не покинет стен лечебницы. Несчастный, он бредит!

Впрочем, Мэри Шелли его слова ничуть не напугали.

– Скажите, сэр, как же вы сошли со страниц книги и явились в этот мир?

– По ошибке. Вместо того, чтобы погибнуть во льдах, я оказался здесь, в сумасшедшем доме. А мой злейший враг по-прежнему на свободе и жаждет меня убить.

– И тем не менее вы хотите умереть, – заметил я.

– Я хочу исчезнуть! – воскликнул Виктор Франкенштейн. – Я чувствую себя чужим в этом теле. В ужасном, грубом теле!

– Мой супруг понял бы вас, – кивнула Мэри Шелли.

– Я не ощущаю тело своим! – продолжал он. – Я разум! Мысль! Дух! Сознание!

– Сэр, успокойтесь, прошу вас! – встревожился я. – Каждый из нас порой не узнает себя в зеркале, потому что время похищает нашу юность и красоту. Думаете, я всегда был таким? – Я указал на свою расплывшуюся талию и подагрические шишки на суставах. – Да я слыл самым искусным фехтовальщиком! Мало кто мог сравниться со мной в скорости!.. Увы, все мы в ужасе отворачиваемся, увидев в зеркале признаки надвигающейся старости.

– Я никогда не был таким, как вы! – возразил Виктор Франкенштейн. – Меня здесь удерживает мое безумие. Но где-то там бродит коварный, не ведающий жалости злодей, который убедит других повторить мой жуткий эксперимент, не заботясь о судьбе человечества.

– Если вы не принадлежите к человеческому роду, отчего же печетесь о его судьбе? – спросила Мэри Шелли.

– Во имя любви к людям, которую вы несете в сердце, – ответил Виктор Франкенштейн. – Во имя любви, которой научили меня вы! Вот цитата из вашей книги: «Мое сердце было создано, чтобы отзываться на любовь и сострадание».

– Эти слова произнес не Виктор Франкенштейн, а созданное им чудовище, – возразила Мэри Шелли.

– Мы одинаковы. Одинаковы! – исступленно бормотал он.

Миссис Шелли ответила не сразу, словно вспомнив какую-то мысль:

– Раз вы с чудовищем одинаковы, значит, так же, как и оно, не ведаете жалости и дьявольски коварны?

– И так же мучаюсь, – проговорил Виктор Франкенштейн.

Настала глубокая ночь. Длинные свечи в канделябрах почти догорели. Я изумлялся нашей странной беседе. Иные отрезки времени больше походят на строки текста, чем на минуты и часы, когда мы сливаемся с собственным повествованием или с чьей-то историей, которую рассказывает некто другой. Как он говорил? Автор или персонаж? Право, не знаю…

Я отвел Мэри Шелли в сторону.

– Сударыня, за долгие годы общения с душевнобольными я не раз видел несчастных, возомнивших себя императором России, Александром Македонским, Богоматерью или самим Христом. Разум – загадочное свойство человека. Плод воображения.

– Плод воображения? – удивилась она.

– Именно. Большинство людей живут и умирают с мыслью, что окружающий мир незыблем, хотя прошедший день исчезает без следа. Последствия наших действий способны обнаружиться даже спустя долгое время, несмотря на то, что каждый прожитый день исчезает, уступая место следующему. Однако безумцы пребывают в своем собственном мире, столь же ярком, как и наш с вами. Они словно актеры на иной сцене.

Мэри Шелли отпила вина. Мне по душе женщины, которые пьют вино – не цедят по капле, а делают хороший глоток, будто набирают полный рот воздуха.

– Это вино из Каора [74] Каор – исторический город на юго-западе Франции. Центр производства кагора. , – отметил я.

– Я приучилась к вину в Италии. Лучшее средство от тоски и сырости, а также для писательского вдохновения! – улыбнулась она.

– В самом деле! Все только и говорят, что о вашей книге. Настоящий ажиотаж!

– Вы читали?

– Еще бы!

– Реакция общественности оказалась неожиданной. Вероятно, потому что я женщина.

– Значит, автор все-таки не ваш супруг, и сэр Вальтер Скотт ошибается?

– Шелли поэт. Он Ариэль, а не Калибан [75] Калибан – персонаж «Бури» Шекспира. Возможно, имя образовано от искаженного слова «каннибал». Получеловек-получудовище, противоположность нежному духу воздуха и света Ариэлю. . «Франкенштейн» вышел не из-под его пера.

– Могу ли я спроситьююю мистер Шелли знает о вашем визите сюда?

– Он в курсе семейных дел.

Виктор Франкенштейн неожиданно кинулся к окну и вскричал:

– Вот он! Там! Видите?

– Кто? – недоумевал я.

– Чудовище!

Мы втроем, стоя у окна, вглядывались в покрытый ночным мраком двор.

– Там никого нет, – наконец заявил я.

– Раз я здесь, значит, он там, – уверенно ответил Виктор Франкенштейн. – Вы его не видите, но это ни о чем не говорит. Бога мы познаем лишь по его деяниям. И поверьте мне, скоро вы увидите деяния злодея. Однажды сотворенное чудовище нельзя уничтожить. Судьба мира предрешена.

Реальность – это твоя рука на моем сердце

– Места тут, конечно, маловато, – замечает Рон Лорд.

Это не египетские пирамиды. Не кипарисовая роща. И не мавзолей, сложенный из обтесанных вручную камней. Здесь нет витражей и кованых ворот, как в усыпальницах. Нет фигур скорбящих ангелов и коленопреклоненных дев, лежащих рыцарей и верных собак в натуральную величину. Никаких ваз для траурных цветов. Никаких надгробий со словами: «Светлой памяти такого-то».

Мы стоим возле бетонной коробки, расположенной по соседству со складом керамической плитки, на территории пригородного торгово-офисного комплекса рядом с аэропортом Скотсдейла, неподалеку от Финикса.