Генри Олди - Черный ход [СИ litres]

Тахтон глубоко затягивается окурком, обжигая – вот подлец! – Джошевы пальцы. Выдыхает, окутывается облаком табачного дыма. На лице – неземное блаженство. Жалкий, уменьшившийся вдвое окурок летит на землю. Повинуясь едва заметному движению бедер всадника, Красотка наступает на окурок копытом.

Ловко! Сам Джош лучше бы не справился.

– Ладно, приятель, – к горлу подступает паника. – Докурил?

Тахтон молчит.

– Теперь вали наружу.

Тахтон молчит. Отвернулся с отменным равнодушием. Все слышит, мерзавец, все он отлично слышит! Притворяется глухим, словно никакого Джошуа Редмана рядом нет.

– Я кому сказал?! Выметайся! Быстро!

Тахтон разворачивает Красотку, шагом возвращается к котловану. Джош бежит рядом, как мальчишка-попрошайка за верховым. Задыхается от унижения и ярости:

– Во́н, ублюдок! Я тебе разрешения не давал!

Тахтон и ухом не ведет. Зато Красотка тревожно стрижет ушами.

«Она меня слышит?!»

– Сбрось его, Красотка! Это не я!

Кобыла всхрапывает, останавливается, мотает головой.

– Давай, сбрасывай! Он самозванец!

– Что с тобой, Красотка?

– Ты знаешь, что с ней, урод! Это моя лошадь!

– Все в порядке, милая. Успокойся.

Тахтон говорит с кобылой. С кобылой говорит, сукин сын, а Джоша игнорирует! Ласково похлопывает лошадь по шее, трогает каблуками ее бока. Лошадь успокаивается. Делает шаг. Другой…

– Вот так, умница. Вот так…

– И ты, Красотка?! – Джош чуть не плачет. – Предательница!

«Надо взять себя в руки. Надо взять… Ты вышиб меня из моего тела? Я отплачу тебе той же монетой, ублюдок! Да, той же самой паршивой монетой!»

Разбег, прыжок. Джош взмывает в воздух легко, подобно пушинке, гонимой ураганом. Да он сам и есть ураган! Плечом врезается в собственную спину…

Проклятье! Это хуже, чем засадить кулаком в лоб Майка Росса! Много хуже, сэр! Джош слепнет, словно перед глазами у него полыхнула молния. Все, что у него осталось, сотрясается, как от падения с высоченной скалы. Больно! Чтоб ты сдох, проклятый негодяй! Оказывается, призраки тоже могут испытывать боль… Люстра! В Джошуа Редмана, сэр, выстрелили из шансера, люстра упала, переломала ему все ребра. Нет, его лягнула Красотка. В грудь угодило пушечное ядро…

«Умираю…»

Боль уходит. Вытекает, будто виски из треснувшей бутылки. Голова гудит. Чертов докторский самогон! От него похмелье – врагу не пожелаешь. Ребра больше не болят. Спина не болит. Голова… Точно, и голова прошла.

Джош моргает. Это занятие ему по душе, если больше ничего не делать. Да, сэр, лежу на земле. Надо мной раскинулось бескрайнее выгоревшее небо Осмаки. На западе ползут белые облачные закорючки, похожие на чудны́е китайские иероглифы. Такие я видел в харчевне миссис Ли, сэр. Что написано на небе? Надо спросить у бакалейщика, мужа миссис Ли. Он знает. Миссис Ли тоже знает, но она не говорит по-английски…

Что за чушь?!

«Где я? Что со мной?»

Я упал с лошади, думает Джош. Сильно ударился, потерял сознание. Неприятно, но бывало и хуже. Кости целы, мясо нарастет. Пока я валялся без сознания, мне привиделась дурацкая чертовщина. Понимаете, сэр, мой тахтон…

Плотина в мозгу рушится.

Ничего не привиделось! Ничего не чертовщина! Где?! Где этот кусок чертова дерьма?!

Кусок дерьма успел спешиться, стреножить Красотку. Сейчас он вовсю хохочет над очередной, традиционно дурацкой шуткой Джереми Стокса. Стокс тайком подсунул картежникам три лишних туза – раскрыв карты, игроки едва не передрались.

Кажется, тахтон все-таки вздрогнул и покачнулся в седле, когда Джош в него врезался. Не велико достижение, сэр. И все же… Слепящая вспышка. Адская боль. Хочет ли Джош повторения? Такого и врагу не пожелаешь. Хотя нет, врагу как раз и пожелаешь!

Вы плохо знаете Джошуа Редмана, сэр!

Он пробует по-всякому. Подкрадывается, пытается втиснуться в собственное тело, как в тесный сапог. Налетает с разгону: грудь в грудь. Заходит со спины, сбоку. Прыгает сверху. Всякий раз – стена. Всякий раз – обморок.

Джош приходит в себя. Собирается с духом…

«С духом? Что от меня осталось, кроме духа? С чем мне еще собираться?!»

Снова.

Опять.

Еще раз.

Солнце окрашивает запад кровавой киноварью. В бледной синеве неба проступают тона индиго. Силы заканчиваются. Сил больше нет.

Бесплотный мистер Редман сидит на камне ярдах в тридцати от тахтона. Волком зыркает на недавнего друга, ангела-хранителя, ныне – злейшего врага. Тахтону это дело – как с гуся вода. Добровольцы готовят немудрящий ужин из припасов, выделенных городом, и заместитель шерифа принимает в стряпне самое деятельное участие. Смеется над тупыми байками неугомонного Стокса, режет полосками сердце и печень годовалого бычка, приведенного с собой и только что освежеванного толстяком Хупером; бросает это добро в котелок, весело булькающий на огне. Сняв пену и выждав с полчаса, горсть за горстью добавляет рис, купленный в бакалее семьи Ли, морковь и картофель, сушеные впрок; стручок красного перца…

«Похлебка сукиных детей» – коронный номер Джошуа Редмана, сэр. Все украл, сволочь, все до последнего цента!

Свой в доску! Душа компании.

Джош плачет. Никто не видит, не стыдно.

Шаги в коридоре. – Доброй ночи, говорит кольт. – Ночная поездка. – Уже все, мистер Клеменс. – Арчибальд кается. – Здесь не любят безумцев.

Ветер за окном.

Лай собаки. Где-то хлопает белье, забытое на веревке. Гомон и выкрики: это салун. Выкрики и гомон: это второй салун, дальний. Расстояние компенсируется публикой: в «У Счастливчика Джо» народ развязней. Фыркает лошадь: кто-то проехал. За два дома отсюда играют на банджо.

Все это не мешает Рут спать.

В Гранд-Отеле действительно не было клопов. Комната, выделенная Рут, оказалась просторной, с мебелью. Кровать рассохлась, но мисс Шиммер спала одна, значит, для скрипа причин не было. Перед сном ей принесли ванну, полную горячей воды. Ванной здесь служила жестяная лохань вполне приемлемых размеров. Постояльцам также полагался кусок пористого мыла «Слоновая кость», на этикетке которого был изображен красавец-усач, моющий руки в ручье. Из кобуры усача торчал револьвер; на берегу, прислоненный к дереву, стоял винчестер. Рядом валялась лопата. Могил в пределах видимости не наблюдалось, но все говорило о том, что усач моет руки не просто так.

Украшал этикетку двусмысленный слоган: «Оно плавает».

Чистая, как в детстве после долгого купания, Рут ложится в постель. Впору пожалеть, что отчим сразу не предложил мисс Шиммер поселиться в отеле. С другой стороны, предложи он это сразу, и Рут отказалась бы из чистого упрямства.