Дин Кунц - Краем глаза

Афиша объявляла о грядущей выставке картин молодой художницы Целестины Уайт, которая называлась «Этот знаменательный день». Открывалась выставка в пятницу, 12 января, продолжалась более двух недель, до субботы, 27 января.

На негнущихся ногах Младший решился войти в галерею. Он ожидал, что ее сотрудники изумятся, услышав про Целестину Уайт, ожидал, что афиша исчезнет, когда он вновь подойдет к витрине.

Вместо этого ему дали цветной буклет с фотографиями нескольких картин художницы. В буклете нашлось место и ее улыбающемуся лицу, которое он увидел в витрине.

Из краткой биографической справки следовало, что Целестина Уайт окончила академический художественный колледж Сан-Франциско, а родилась и выросла в Спрюс-Хиллз, штат Орегон, в семье священника.

Агнес всегда нравился рождественский обед с Эдомом и Джейкобом, потому что только в этот вечер они вдруг забывали о своем пессимизме. Точной причины она назвать не могла: то ли на них действовала присущая событию атмосфера, то ли они хотели доставить удовольствие сестре. Если милый Эдом упоминал о торнадо, а дорогой Джейкоб – о мощных взрывах, каждый говорил не о количестве жертв, как обычно, но о подвигах и мужестве тех, кто в эпицентре катастрофы не терял присутствия духа, спасся сам и помог спастись другим.

С Барти рождественский обед проходил еще веселее, особенно в этом году, когда до его третьего дня рождения оставалось лишь несколько дней. Он без умолку болтал о визитах к друзьям, у которых он, его мать и Эдом побывали с утра, об отце Брауне, словно священник-детектив был реальным человеком, а не книжным персонажем, о лягушках, которые расквакались в ближайшем болотце, когда он и Агнес приехали с кладбища, и его болтовню все слушали с большим удовольствием, потому что детская наивность переплеталась в ней с точными наблюдениями, свойственными умудренным опытом взрослым.

За супом, тушеной свининой и сливовым пудингом он говорил о чем угодно, но только не о том, что остался сухим после пробежки под дождем.

Агнес не просила сына не рассказывать дядьям о его удивительных способностях. По правде говоря, и приехав домой, она еще не оправилась от изумления и, готовя с Джейкобом обед и контролируя Эдома, накрывавшего на стол, никак не могла решить, поведать ли им о том, что произошло, когда она и Барти бежали под дождем от могилы Джоя к автомобилю. Восхищение соседствовало со страхом, близким к панике, и она боялась делиться своими впечатлениями до того момента, как придет полное осознание случившегося.

В тот вечер в комнате Барти, после того как он помолился на ночь и она подоткнула ему одеяло, Агнес присела на его кровать:

– Сладенький, я все задаю себе этот вопрос… Теперь, когда у тебя было время подумать, ты можешь объяснить мне, что произошло?

Он помотал головой:

– Нет. Тут просто надо чувствовать.

– Как все устроено?

– Да.

– Нам придется еще не раз говорить об этом, так что у нас будет много возможностей вновь все обдумать.

– Конечно.

Рассеянный абажуром свет настольной лампы золотил лицо Барти, глаза сверкали сапфирами и изумрудами.

– Ты не рассказал об этом ни дяде Эдому, ни дяде Джейкобу.

– Лучше не надо.

– Почему?

– Ты испугалась.

– Да. – Она не говорила ему, что причина ее страха – не его заверения и не вторая прогулка под дождем.

– А ведь ты никогда ничего не боишься.

– Ты хочешь сказать… Эдом и Джейкоб и так боятся слишком многого.

Мальчик кивнул:

– Скажи мы об этом, им бы, возможно, пришлось стирать трусы.

– Где ты это услышал? – спросила Агнес, не в силах скрыть улыбки.

Барти хитро усмехнулся:

– В одном из домов, где мы сегодня побывали. От больших детей. Они говорили, что смотрели такой страшный фильм, что потом им пришлось стирать трусы.

– Большие дети не становятся умными только потому, что они большие.

– Да, я знаю.

Агнес помялась:

– У Эдома и Джейкоба была трудная жизнь, Барти.

– Они работали в шахтах?

– Что?

– По телевизору говорили, что у шахтеров трудная жизнь.

– Не только у шахтеров. Ты, конечно, многое уже знаешь, но все же слишком мал, чтобы я могла тебе это объяснить. Со временем объясню.

– Хорошо.

– Ты помнишь, мы говорили об историях, которые не сходят у них с языка.

– Ураган. В Галвестоне, штат Техас, в тысяча девятисотом году. Погибло шесть тысяч человек.

– Да, эти истории. – Агнес хмурилась. – Сладенький, ураганы, которые уносят людей, взрывы, которые разрывают людей… это еще не вся жизнь.

– Но случается и такое.

– Да, – кивнула Агнес. – Случается.

Агнес и раньше пыталась найти нужные слова, чтобы объяснить Барти, что его дядья потеряли надежду, объяснить, каково жить без надежды, рассказать, не травмируя детскую психику, о том, что вытворял его дед, ее отец, с ней и ее братьями. Но пока она не знала, как к этому подступиться. Уникальные умственные способности Барти не облегчали задачу. Чтобы понять, требовался не только интеллект, но и опыт, и эмоциональная зрелость.

Вот и теперь пришлось обойтись без объяснений.

– Даже когда Эдом и Джейкоб говорят о катастрофах, я хочу, чтобы ты всегда помнил о том, что главное в жизни – сама жизнь и счастье, а не смерть.

– Мне бы так хотелось, чтобы они это знали, – вздохнул Барти.

Агнес от избытка чувств расцеловала Барти:

– Мне тоже, сладенький. Очень бы хотелось. Послушай, сынок, несмотря на все эти истории и иногда странное поведение, твои дядья – хорошие люди.

– Я это знаю.

– И они очень тебя любят.

– Я тоже их люблю, мамик.

Еще раньше облака перестали проливаться дождем. Теперь и с ветвей окружающих дом деревьев упали последние капли. Ночь выдалась такая тихая, что Агнес слышала шум прибоя на берегу океана, расстояние до которого превышало полмили.

– Хочешь спать?

– Немного.

– Санта-Клаус не придет, если ты не заснешь.

– Я не уверен, что он существует.

– С чего ты это взял?

– Где-то прочитал.

Агнес опечалилась. Ее мальчик сам отказывался от этой чудесной выдумки человечества. Ее же веры в существование Санта-Клауса лишил жестокий отец.

– Он существует, – заверила Агнес сына.

– Ты так думаешь?

– Я так не думаю. И даже не знаю. Просто чувствую. Ты же чувствуешь, как все устроено. Готова спорить, чувствуешь ты и то, что Санта-Клаус – настоящий.

И всегда-то яркие глаза Барти сверкнули еще сильнее, словно подсвеченные полярным сиянием.

– Может, и чувствую.

– Если нет, значит твоя чувствительная железа не работает. Хочешь, чтобы я почитала тебе на ночь?

– Нет. Я закрою глаза и расскажу себе сказку.

Она поцеловала его в щеку, а он вытащил руки из-под одеяла, чтобы обнять ее. Такие маленькие ручонки, такое крепкое объятие.