Нил Гейман - Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад [сборник litres]

Настанет день, и любимый перегрызет тебе горло. Настанет день, и солнце с луной падут перед своими волками. Увлекаемая вперед неумолимым течением эволюции звезд, земля запылает, вспухнет лавовым шаром, обернется красным гигантом; стремленье вселенной к недвижности и безмолвию завершится, и боги спокойно выйдут на безветренный простор Идаволла [132] Идаволл (также Идаваллен) – в скандинавской мифологии равнина, на которой асы встретятся после гибели и возрождения мира. – Примеч. ред. . Однажды ночью мне снился его отец – под землей, подо льдами, у самого сердца мира, закованный в цепи, охваченный пламенем – но и от него ответов я не дождалась. Устремленные в мою сторону, его глаза цвета белого вина неярко мерцали, как будто перед ним трепетало, приплясывало пламя свечи. Я представляла его себе худощавым, пронырливым и резким в движениях, а вовсе не жилистым, точно древний тис, и ростом выше сухопарого сына, однако его пепельные, желтоватые, будто сидр, волосы так же торчали дыбом и таили в себе тот же неуловимый свет. Я задавала ему вопросы, но даже во сне не сумела вспомнить, что же он отвечал. Чудо, что не обернулся голым, непрерывно вопящим скелетом… Многие годы никто не преклонял перед ним коленей, не возносил ему молитв. (Она оставила его в 1938-м, в тот год, когда горячие источники на склонах Гримсвётна вскипели и хлынули через край, а лед Ватнайёкюдля задымился, затрясся в мучительных судорогах в такт бешеной скачке земли. Все это явствовало из того же самого сна, как и то, что мне никогда не увидеть змея, свившегося над головой кольцами, черными, точно обмороженный труп; и яда, до сих пор сочащегося, каплющего с его клыков – огненно-золотого, блестящего вязко, тягуче, как слизь на листьях росянки; и простой, вырезанной из ясеня, отполированной множеством рук чаши, которую она бережно опустила наземь, чтобы поцеловать мужа, хотя губы его и онемели от отравы, струившейся из его глаз, словно слезы. Рослая, точно валькирия, белокурая женщина с негнущимися, сплошь в шрамах пальцами, никогда не опускающая глаз… Я тут же вообразила ее в Осло или в Копенгагене, разглядывающей ладьи викингов или полотна Эдварда Мунка, одну, без родных, казалось, явившуюся прямиком из прошлого. Глаза ее были не синими – светло-серыми, точно чаячьи крылья. Верно ли все это? Не знаю.) Но темный каменный свод, неуловимый шорох падающих снежинок, шепот ложащегося под ноги пепла гасили, заглушали отзвуки его голоса, оставляя мне лишь улыбку в окружении морщин, угловатых, будто высеченные в камне руны. Загадочную, непроницаемую. Беззащитную в отсветах пламени. Нет, улыбался он не мыслям о сыне, ворвавшемся в ночную жизнь Рейкьявика, будто эйнхери [133] Непревзойденный воин, обитатель Вальхаллы. , почти позабывший о земном мире, или о сыне, чьи потроха стали оковами на теле отца, или о волке, или о мировом змее, или о полузамерзшей во мраке дочери, но лишь потому, что я так незатейливо улыбалась в ответ.

– Почему? – в последний раз спросила я.

Его улыбка лишь сделалась еще загадочнее, а может, и вовсе не изменилась ничуть.

– Почему огонь жжет держащую его руку?

– Но ведь твой сын – не огонь, – прошептала я.

И тут лицо его озарилось настоящей улыбкой, внезапной, точно восторг: волосы, и глаза, и шрамы враз, мигом вспыхнули киноварью, отражая все обличья, которые он когда-либо принимал, и даже те, которых не примет до самого конца света.

– Мегир минир [134] Здесь: «Кто, парень мой?» ( исл .). , – негромко сказал он.

Я ожидала услышать в его голосе упругое сальто семги, негромкое лошадиное ржание или хруст веточек омелы. Но рокот вулкана оказался всего лишь стуком пульса в ушах – водопровод в больнично-белом гостиничном номере на Киркьюстрайти и то гудел куда громче. Я услышала его сына, ни о чем не спрашивавшего меня посреди той самой ночи.

– Все вы – огонь.

Проснулась я с первым лучом зимнего солнца, скорее, серебрившего, чем согревавшего остатки позолоты на корешках книг, шкатулки для украшений и чашечки для сакэ, расписанные колосками дистихлиса. Из радиобудильника на полу, возле облупленного зеленого комода, играли «Радиохед» – очевидно, эта-то музыка и просочилась в мои сновидения. Как ни хотелось секса, пришлось удовольствоваться пьяняще-горячим жемчужным чаем под тихий свист и жужжание порядком потрепанной системы отопления, пробуждавшейся к жизни, мало-помалу согревая вымерзшую за ночь, залитую солнцем студию.

– Мы – несчастные случаи, ждущие, ждущие часа, – пели «Радиохед».

Незадолго до Нового года мне позвонил Рохито – из последнего в Вашингтоне уличного автомата, с двумя чемоданами, без перчаток, но с мелочью на такси в кошельке, по-прежнему в полутора главах от завершения диссертации; разошедшийся с кукольницей из театра бунраку [135] Традиционная форма японского кукольного театра, объединяющая кукольное представление с народным песенным сказом. , он ночевал у меня, на раздвижной тахте, подпертой последними четырьмя томами Большого Оксфордского словаря, пока не сошелся со специалисткой по азиатской культуре из галереи Фрира [136] Галерея Ч. Л. Фрира вместе с галереей А. М. Саклера – часть Смитсоновского института, где хранятся произведения искусства из Азии. , некогда предложившей ему пройти преддипломную практику, оцифровывая афиши и программки театра кабуки. Какое-то время Ауста аккуратно писала мне на электронную почту каждую неделю, но вдруг замолчала, а после, в начале февраля, я, заглянув на работу, обнаружила среди прочей почты открытку с видом гавани Хёбна: разноцветье парусов яхт на фоне берлинской лазури, окаймленной зеленью трав, облака в небе пышны, точно клубы дыма над Эйяфьядлайёкюдлем. Тогда я отправила матери снимки, сделанные в той поездке.

«Рагнарёк близится с каждым днем. Иначе как бы мы продолжали жить?»

Однажды я протяну вперед раскрытые ладони, чтобы обжечься и обжечь… и никто из них сниться мне больше не будет.

Стивен Барнс– создатель не одного бестселлера по версии New York Times , удостоенный многих премий писатель и сценарист, автор курса обучения литературному мастерству «Lifewriting»™, который преподает по всем США. В недавнее время был удостоен премии Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, присуждаемой за достижения в сферах кино, телевидения, театра, музыки и литературы, как автор цикла романов о приключениях Теннисона Хардвика, созданных в соавторстве с киноактером Блэром Андервудом и супругой, Тананарив Дью.

Фантастические рассказы Альетт де Бодардважды удостоены премии «Небьюла», премии «Локус» и дважды – премии Британской ассоциации научной фантастики. Ее перу принадлежит также цикл Dominion of the Fallen , действие коего происходит на рубеже веков, в Париже, разоренном войной великих магических сил, включающий в себя, кроме прочего, роман The House of Shattered Wings (премия Британской ассоциации научной фантастики, финалист премии «Локус») и его самостоятельное продолжение The House of Binding Thorns (премия Европейского общества научной фантастики, финалист премии «Локус»). Живет в Париже.