Нил Гейман - Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад [сборник litres]

Сидя в черной кабинке, расслабившись, смежив веки, представляя себе Америку, которой в жизни не знала, Фрейя слушает, как Агата поет под караоке Боба Сигера. Надо заметить, здесь, в караоке, Агата в своей стихии. Хрипловатый баритон (тембр – где-то между Стиви Никсом и Ринго Старром), неожиданно яростный огонек в зеленых глазах – поет и ни на миг не сводит глаз с Фрейи. Фрейе тоже приходит на память кое-какая песня, вот только стоит ли петь ее, не зная, как прозвучит голос этого тела, пропущенный через микрофон? Бар почти пуст. Мебель, стены, пол, потолок – все вокруг черного цвета. По ту сторону стойки двое парней и девица в длинных черных футболках без рукавов внимательно изучают счет. У всех троих на плечах языческие татухи – лоси и имена Вотана. Имена изображены выдуманным «руническим» шрифтом, скачанным парнем, что помоложе, из интернета, однако прочесть их Фрейе удается.

– Твоя очередь, – говорит Агата, садясь рядом с нею и крепко стиснув ее плечо.

Только тут Фрейя осознает, что еще секунду назад хлопала ей. Похоже, она чуточку не в себе. Троица неоязычников невесть какого толка пялится на нее с настораживающим вниманием.

Начиная одну из вещей «Yeah Yeah Yeahs» (ну, а что еще? Либо они, либо уж Билли Джоэл), она невольно задается вопросом: известно ли им, кто она такова? А если да, склонятся они перед ней, или бросятся убивать, или принесут кого-либо (вероятней всего, первого подвернувшегося под руку иммигранта) ей в жертву, не сомневаясь, что кровавая жертва ей в радость, как ни далеко это от истины? А могут ведь покуситься и на Агату – с Агаты они тоже глаз не спускают.

Преклонение? Еще того хуже. Не хочется ей связываться с просьбами да мольбами.

У каждого из троих на поясе нож, наверняка посвященный богам. На шее – массивные бронзовые амулеты: лицо Вотана среди лесной чащи. Глаза Агаты белеют в полумраке, точно капли молока. Голос Фрейи величаво, тоскливо взвивается ввысь.

Агата даже не представляет себе, чем угрожает ей сама жизнь. Если они, выйдя вместе из этого клуба, угодят под автобус, Агата погибнет, переродится в шелковичного червя в листве вековечного древа, а Фрейя снова окажется в магнанерии, и через пару часов, когда придет время разматывать кокон, вполне вероятно, сварит душу бывшей начальницы в кипятке – только затем, чтоб не мешала прядению нитей.

Посреди припева в горле начинает саднить, а когда песня подходит к концу, из зала доносятся недружные, неуверенные аплодисменты.

– Здорово получилось, – говорит ее босс, будто оценивая эффективность труда подчиненной, и продолжает хлопать в ладоши. Сейчас, под хмельком, она держится заметно увереннее. – Замечательно. Просто зашибись.

С этими словами она подносит к губам кружку «Штигля» [57] Классическое австрийское пиво, выпускаемое с конца XV века. – Примеч. ред. .

– Спасибо, – отвечает Фрейя, еще раз смерив взглядом троицу за противоположным столом. – Но нам пора.

– Вот как? – удивляется Агата, ни сном, ни духом не ведая о скверной ауре, исходящей от неоязычников. – А куда ты хочешь…

– Ко мне, – говорит Фрейя, подавая Агате плащ. – Определенно, ко мне.

Чуть позже, в своих зиммерингских апартаментах, в залитом лунным светом гнезде одеял, щекоча языком основание Агатина «петушка», Фрейя вдруг понимает, что понятия не имеет, как довести ее до конца.

– Как бы тебе кончить хотелось? – спрашивает она, прижимаясь щекой к бедру Агаты и поднимая взгляд на нее.

– О господи, – не без труда выдыхает Агата. – О господи… Э-э… а у тебя есть вибратор?

– Найдется, – отвечает Фрейя.

– Окей, тогда… приставь кончик к самой… э-э… промежности… там, между ног, и… прижми покрепче.

– Вот так?

– Да… Вот это… Ах-х-х!!! Как ты это проделала?

– Ч-ш-ш-ш, – обрывает ее Фрейя. – Маги своих секретов не раскрывают.

Агата кончает и раз, и другой, и тогда Фрейя велит руке прекратить вибрацию, прижимается к Агате со спины, касается подбородком ее шеи и делает глубокий вдох. Тело Агаты – охотник не из удачливых, но нет-нет, а добычу находит.

Тугой узел, стянувший спину меж лопаток, распускается, исчезает без следа.

Обе засыпают.

– Здесь тебе не страшно? – шепчет Фрейя Агате этак за час до рассвета.

– М-м… что? – бормочет Агата, не открывая глаз, и, все еще влажная от пота, тесней жмется к Фрейе.

– Не страшно тебе жить в этом городе? Таким… такой, как ты… ну, понимаешь…

Агата, в свою очередь, шикает на нее.

– Теперь это уже неважно, – отрешенно, точно во сне, отвечает она. – Теперь мне бояться нечего.

Что ж, Фрейя в кои-то веки позволяет себе в это поверить и вновь погружается в дрему. Нерушимый Город негромко сопит, похрапывает за окном.

Разбуженная лучом солнца, вонзившимся в веки, Фрейя просыпается и поднимает взгляд. Агата, по-прежнему обнаженная, распластана по потолку. Рот ее заткнут неопреновым мячиком. Парализованная, она не в силах ни шевельнуться, ни хоть что-то сказать, однако глаза ее широко раскрыты и видят все.

– Я решил не будить тебя раньше времени, – говорит Вотан, сидящий в высоком кресле у изножья кровати.

Фрейя вскакивает, прыгает, тянется к потолку, пытаясь достать до Агаты, увлечь ее вниз, но Вотан щелкает пальцами, и Фрейя с грохотом падает на кровать.

– Оставь, Фрейя, – говорит Вотан. – Это, в конце концов, непристойно. Вначале надень что-нибудь.

Сам Вотан, Владыка богов, Всеотец, Одноокий, покровитель войн и военных дружин, расист и мерзавец, одет в строгий черный костюм; длинные, до плеч, волосы зачесаны на затылок и собраны в хвост, на пальцах – три массивных рубиновых перстня. На Фрейю он смотрит с жалостью.

– Оденься. В моем доме голыми не расхаживают, – велит он, слегка, едва уловимо качнув в сторону подбородком.

Фрейя вновь поднимает взгляд на Агату, идет к комоду и находит внутри несколько перемен одежды – в основном разного цвета юбок-«карандашей» и легких свитеров.

Беззащитной в его глазах Фрейя выглядеть не желает, а потому надевает один из этих нарядов и снова, стараясь дышать глубже, ровнее, усаживается на кровать.

– Вот так-то лучше, – говорит Вотан. – Хотя о твоем любовнике там, под потолком, того же сказать не могу.

– Она не…

Однако фраза повисает в воздухе незавершенной. К чему слова, если Вотан просто подначивает, провоцирует ее, а вовсе не считает Агату душевнобольной, недостойной внимания, не говоря уж о любви и заботе?

Фрейя устало прикрывает глаза. Какой стыд! Ведь Агата поверила, будто ей ничто не грозит, будто с Фрейей она в безопасности…

И тут до нее доходит смысл кой-каких слов, сказанных Вотаном чуточку раньше.

– Погоди, что значит «в твоем доме»? – спрашивает она.

Вотан улыбается, хмыкает.