Нил Гейман - Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад [сборник litres]

[– Прямее держись, Алибхай! Бодрей, парень, бодрей!

Мой наниматель полагает, что я не проявляю подобающей молодому человеку бодрости. Таков уж, говорит он, изъян моей расы, а, стало быть, моей вины в этом нет, но я вполне мог бы измениться к лучшему, беря пример с него. При этом наниматель мой неизменно выпячивает грудь: «Гляди, Алибхай!» – и поясняет: будешь, дескать, ходить, сгорбившись, как старый хрыч, люди решат, будто ты рохля и трус, и, что совершенно естественно, пожелают отвесить тебе пинка. И сам случая пинком под зад меня подбодрить тоже не упускает.

Действительно, спина моя часто немеет, и выпрямить руки да ноги порою бывает трудно. Наверное, наниматель в своих подозрениях прав: старею я раньше срока…

Ночами, при полной луне, так светло, что на траве видна моя тень. Когда я изо всех сил стараюсь выпрямить спину, тень извивается, словно змея.]

В то время как большинство чудовищ весьма велики, Катандабалико ростом мал, не выше ребенка. Появляется он с жутким топотом, как только на стол подадут обед.

«Радости вам! – кричит он. – Солнышка вам!»

От его крика все лишаются чувств, и Катандабалико, не торопясь, пожирает все приготовленное. Самого его приготовить в пищу невозможно: разрубленный на куски и брошенный в кипяток, он срастается заново и выскакивает из котла. Те же, кто попробует сварить его и съесть, могут по ошибке пообедать мясом собственных жен. Насытившись, устав досаждать людям, Катандабалико предпочитает прятаться среди непроходимых скал.

[Я лично предпочитаю жить в Момбасе, в задних комнатах дядюшкиной лавки, «Мусаджи и Компания». И даже притворяться не стану, будто рад ночевать на воздухе – как выражается мой наниматель, «под величавой мантией африканского неба». Над ухом зудят москиты, в траве то и дело шуршат какие-то звери – возможно, опасные хищники. Сомалийцы, повар с десятником, не ложатся до поздней ночи, рассказывают друг другу истории да сказки, а носильщики-кавирондо спят в загоне, сооруженном из багажа. Неудобств и лишений я терплю множество, но, по крайней мере, не одинок. Нанимателю нравится думать, будто я жутко страдаю от одиночества.

– Что, Алибхай, тут тебе не пикник, а?!

Он полагает, что обществом носильщиков я брезгую, а сомалийцев – по его мнению, правоверных суннитов, наверняка замышляющих в один прекрасный день срубить с плеч мою шиитскую голову – попросту слишком боюсь.

На самом деле, молимся мы все вместе. Все мы устали, все тоскуем по дому, а сюда явились только ради денег, и, если вообще разговариваем, то говорим о деньгах. Планы насчет того, что купить да куда вложить средства, можем обсуждать часами. Да, языки у нас разные, но на суахили способен объясниться любой.]

Мужеска полу великан-людоед, обитающий в холмистых предгорьях вулкана Кения. При себе носит мачете, ножи, мотыги и прочие предметы, изготовленные из металла. Если кому удастся надрезать его мизинец, все сожранные Кибуги люди лавиной хлынут наружу.

[Подозреваю, Мэри получила образование в какой-то миссии. Это вполне объясняет и имя, и ситцевое платье. Подобного образования вовсе не нужно стыдиться – не понимаю, с чего она так разгневалась, когда я принялся расспрашивать о нем? Гнев Мэри холоден, голос звучит негромко:

– Я ведь велела подобных вопросов мне не задавать! Я прихожу сюда только затем, чтобы рассказывать тебе о чудовищах! Давай сюда деньги!

Протянула она раскрытую ладонь, и я отсчитал ей условленную дневную плату в рупиях, хотя положенное по уговору время еще не истекло.

Мэри живо схватила деньги и спрятала в складках платья. Презрение ее жгло огнем; у меня даже руки дрожали, когда я вносил уплаченную ей сумму в гроссбух.

– Никаких больше вопросов! – кипя от злости, повторила она. – Если бы я и пришла в школу при миссии, то только затем, чтоб спалить ее без остатка! Я всю жизнь прожила свободной!

На это я промолчал, хотя вполне мог бы напомнить, что оба мы служим моему нанимателю – ведь и она, подобно мне самому, ходит сюда ради денег. Промолчал и лишь проводил ее взглядом. Шагая вниз, по тропе, ведущей к деревне, удаляясь от лагеря, она начала слегка дрожать в знойном мареве.

Щеки мои до сих пор горят, будто обожженные ее отповедью.

Перед ее уходом что-то подтолкнуло меня сказать: хоть мой отец и родился в Карачи, я был рожден в Момбасе. Выходит, я – такой же африканец, как и она.

Мэри скривила губы.

– Кибуги – тоже, – отвечала она.]

Устрашающей внешности, но необычайно домовитый мужеска полу великан из окрестностей Восточно-Африканского разлома. Коллекционер человеческих черепов, которыми некогда украшал свое просторное жилище. Черепа он, говорят, очистил столь безупречно и так красиво расположил, что издали дом его напоминал дворец из соли. Его жена, дочь рода людского, принесла ему двух сыновей – один, подобно матери, во всем схож с человеком, другой же, по имени Киптеген, унаследовал облик отца. Соплеменники, спасшие жену Киптебангуриона, спасли и ее подобное людям дитя, но Киптегена сожгли живьем.

[Рад сообщить, что сегодня утром Мэри вернулась, совершенно спокойная и, очевидно, решившая забыть о нашей размолвке.

Она и рассказывает, что брат Киптегена никогда не сумеет забыть воплей брата, гибнущего в огне. Сердце матери эта утрата ранила тоже. Если б ее не удержали силой, мать непременно бросилась бы в огонь, спасать сына-чудовище. Пожалуй, эти сведения в каталоге моего нанимателя не ко двору, однако я помещаю их здесь, на полях. Странное же удовольствие приносят мне все эти записи, написанные и в то же время ненаписанные, словно повисшие в воздухе, на грани между широкой оглаской и забвением.

Наниматель мой, обнаружив сии заметки, объявит их дерзостью, лукавством, надувательством. Что я тогда скажу в свое оправдание? «Сэр, я не смог рассказать вам об этом. Не нашел подходящих слов для рассказа о слезах матери Киптегена, сэр»?

А он захохочет, полагая, что в его языке найдутся слова на все случаи жизни.

Не впервые уже задаюсь я вопросом: о чем пишет на полях Мэри, каких преданий о чудищах не может мне рассказать?

Киптебангурион, говорит она, стал бездомным бродягой. И, существо современное, не чуждое новому, разъезжает по Протекторату на поездах, под вагонами.]

Кисириму обитает на берегах озера Альберт. Отмытый дочиста, в одеждах из лубяной ткани, вооруженный луком и стрелами, он блещет красою, что твой жених. Цель его – обольщение наивных юных девиц. Выдаст Кисириму пение, а смерть свою он найдет на дне ямы, пронзенный копьями.

[По вечерам, при свете лампы на центральной опоре палатки, я читаю вслух записи, сделанные за день в гроссбухе, сообщаю своему нанимателю, сколько денег потрачено, сколько провизии съедено. Как представитель «Мусаджи и Компании», Непревзойденных Торговцев, Стивидоров и Дубашей [63] В Британских колониях (в основном – в Индии) дубаш – туземный слуга, владеющий двумя языками, переводчик. Стивидор – лицо, ведающее разгрузкой и погрузкой судов в портах. , я должен позаботиться о том, чтоб никто ничего не стащил. Мой наниматель потягивается, жмурится, улыбается, слушая мой отчет об остатках запасов сахара, кофе и чая, консервированного бекона, консервированного молока, овсяной крупы, соли и топленого масла, имеющихся в его распоряжении. Финики, напоминает он, исключительно для сомалийцев: сомалийцы-де без этого лакомства впадают в уныние.