Нил Гейман - Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад [сборник litres]

– Если это дитя не переживет рождения, – говорит ей богиня, – ты будешь носить другое. Меня не обманешь.

«Уж ты-то, ничтожная смертная, точно», – явственно слышится в ее тоне.

Волна мощи бьет, хлещет Франсуазе в лицо, неся с собой запах ветра и соли, сырого песка и гнилого дерева. Мощь богини вспухает в груди, живот ноет, словно раздираемый ледяными когтями. Малыш в утробе бьется, ворочается, отчаянно брыкает ножками, беззвучно кричит, не желает исчезать без следа… но поздно. Поздно.

Хочется одного: сжаться в комок, прогнать прочь нестерпимую боль, хочется лечь – пусть даже на осклизлые камни – и замереть, пока схватки, терзающие живот, не уймутся, уступив место тупому оцепенению, но Франсуаза не в силах сдвинуться с места. Путь перед нею один – вниз, к заросшему морской травой полу, к раболепному унижению перед богиней.

Гаэтан оказался прав. Как глупо было иди сюда, как глупо было надеяться выстоять против Аэс!

Руки болят. Придется уступить, сдаться. Другого выхода нет. Придется ей…

Покориться.

Кто она? Ходячая утроба, пустое чрево, только богиней и наполненное. Она избрана, выделена из множества туристов на пляже, удостоена величайшей чести, а теперь будет избрана снова – не кому-нибудь, ей предстоит вынашивать другого, со всех сторон безупречного малыша. Ей бы от счастья с ума сходить. Ей бы…

Покориться.

Маска вновь ползет вверх, поднимается на плечо, тянется к горлу, к лицу, и Франсуаза, пусть неспособна облечь эту мысль в слова, понимает: едва ткань укроет лицо, ей конец. Тонкий шелк поглотит ее навсегда вернее морской глубины.

Все разметано, все унесено прочь мощью богини – мощью океана, пожирающего моряков, мощью бушующих волн, зовом буйного моря, манящим, точно пенье сирен. Уцепиться Франсуазе не за что. Придется ей…

В душе ее, в сердце не осталось ничего – одна пустота, молящая о наполнении.

Однако… однако в безмолвии, в пустоте разума вдруг звучит песня Ис, а перед глазами возникает знак, вычерченный на песке; в безмолвии разума Франсуаза по-прежнему стоит на коленях среди пустынного берега, с кинжалом в руке, а из воды в ответ на ее призыв поднимается затонувший город.

С великим трудом вскидывает она голову, кусает губы, чтоб не закричать от боли внутри – от боли, поющей: «Покорись, покорись, покорись». Рот наполняется кровью, соленой, словно морская вода, но Франсуаза смотрит в лицо богини, и ореол Аэс уже не слепит. Бездонные зеленые глаза рассекают Франсуазу на части, будто лягушку, однако теперь она…

Теперь она может и говорить.

– Я… тебе… не игрушка, – шепчет она. Каждое слово тяжело, как свинец, как камень, который тащат волоком из дальней дали. – И малыш… тебе… не игрушка.

С этими словами Франсуаза тянется к маске, почти доползшей до губ, чувствует таящуюся в шелке силу, ее мерный ритм – ритм морского прибоя, ритм песни, не позволившей морю сокрушить Ис, и он, этот ритм, с нею, пульсирует в животе, поет в кровеносных жилах!

Маска течет навстречу протянутым пальцам, липнет к ладони. Ткань холодна и мокра, будто дождевая вода на иссохшей земле. Франсуаза встряхивает рукой. Маска падает на пол и замирает – недвижная, безобидная. Пустышка… пустая раковина…

Как и весь Ис. Как и сама Аэс.

– И ты еще смеешь… – шипит богиня.

Ее ореол дрожит, колеблется, теперь он куда тусклее, чем там, в Дуарнене. Богиня протягивает в сторону раскрытую ладонь. Долю секунды ладонь пуста, но вот в ней возникает мерцающее, призрачное белое копье. Богиня бросается к Франсуазе, и Франсуаза, повинуясь инстинкту, шарахается вбок. Железо скрежещет о камень слева, в каком-то десятке сантиметров, но, к счастью, Франсуазы там уже нет.

От резкого движения к горлу вновь подступает комок, но Франсуаза, не обращая внимания на тошноту, поднимается. Богиня снова бросается к ней с копьем.

У Франсуазы перехватывает дух, в глазах все плывет, кружится: уворачиваться от ударов копьем до бесконечности ей не по силам. Песнь переполняет тело, пробирает до самых костей, но это не помогает – только усиливает ощущение собственной неповоротливости.

Копье мелькает в воздухе, чертит жгучую линию на ладони. Придется ей…

За спиною богини неподвижно стоит Гаэтан. Хотя нет, не так уж он неподвижен. Снова шарахаясь вбок, вновь спотыкаясь (а тошнота набирает силы, кричит, веля лечь и покориться), Франсуаза видит: Гаэтан моргает, устремив взгляд на нее, изо всех сил стараясь постичь смысл происходящего.

Вот Гаэтан поднимает руку. «Медленно, чтоб его, медленно-то как», – думает Франсуаза, падая на пол, откатываясь вбок, чтоб увернуться от смертоносного острия.

Копье вонзается в плечо, пригвоздив Франсуазу к полу. Она всю жизнь думала, что в случае чего-то подобного наверняка завизжит, однако не тут-то было. Рот вновь переполняет солоноватая кровь из прокушенной губы, перед глазами вертится без остановки знак, вычерченный кинжалом в песке.

Знак. Кинжал.

Франсуаза лезет в карман штанов, нащупывает рукоять, но вытащить кинжала не может: плечо, пригвожденное к полу, не позволяет. Раньше бы спохватиться, но…

– Легкой смерти не жди, – предупреждает богиня, выдергивая из раны копье для нового удара.

Вот теперь Франсуаза кричит, но кричит не от боли.

– Гаэтан! – кричит она.

В песнь – в тошноту, в сияние недоступной ей мощи – вплетается частый, панический стук его сердца. Гаэтан медленно, точно увязая в смоле, устремляется к ней, но вовремя ему не поспеть. Времени слишком мало.

Однако вопль Франсуазы заставляет богиню замешкаться, на миг оглянуться, будто она позабыла о чем-то важном и вспомнила только сейчас. Всего лишь на долю секунды Аэс отводит от Франсуазы взгляд, а копье замирает прямо над ней – протяни только руку.

Отчаявшись высвободить из кармана кинжал, Франсуаза вцепляется в древко копья. Хватает и дергает на себя, что есть сил.

Она ждет хоть какого-то сопротивления, однако богиня оказывается невесомой: похоже, плоти в ней едва хватает, чтоб управляться с копьем. Бешеный рывок Франсуазы увлекает богиню на пол, и Аэс падает, как спелый колос, срезанный серпом.

Падает, но сразу же вскакивает, тянет к горлу Франсуазы белые руки. На расстоянии столь близком от копья нет никакого толку. Отшвырнув бесполезное оружие в сторону, Франсуаза слышит, как копье с дробным стуком катится по полу, и снова лезет в карман за кинжалом. На сей раз его удается вытащить до половины, но поздно. Времени нет…

Вдруг белоснежные пальцы слабеют. В поле зрения Франсуазы вплывает острие копья. На миг оно замирает в воздухе, а после глубоко вонзается в плечо богини.

– А по-моему, умирать тебе рано, – говорит Гаэтан. Лицо его бледно, волосы встрепаны, однако копье в руках не дрожит, не колеблется.