Нил Гейман - Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад [сборник litres]

За столом хозяйка устроилась в двух креслах от моего, и тут я всерьез занервничал. Перспектива ужина под ее взором вовсе не привлекала, да вдобавок мысли о маске захватили, накрыли меня с головой, точно морской прилив.

Разумеется, возможности переодеться к ужину я был лишен, а вот хозяйка сменила наряд. Теперь на ней было длинное серое платье с высоким стоячим воротом – несомненно, тоже из материнского гардероба. На вид совсем изветшавшее, оно тем не менее сообщало ей особую женственность, особую привлекательность. Маска на его фоне бросалась в глаза, будто пресловутая шишка на ровном месте.

Маска… И что мне, скажите на милость, делать под ее близоруким, бездушным взглядом, внезапно исполнившимся столь катастрофической многозначительности?

В гостиную вперевалку вошла Клейя с подносом в руках. Блюда? Не помню. Нечто очень пряное, в основном овощное. Появилось на столе и вино, и я его выпил. А выпив вина, впервые (чему сейчас весьма удивляюсь) всерьез задумался: для чего эта маска? Что она прячет? Шрам? Родинку? А за вторым бокалом представил себе, будто срываю с нее маску, не дрогнув, гляжу на изъян в прекрасном лице и вижу в ее глазах горькое облегчение. И объясняю, какие чудеса способна творить современная хирургия. В ответ она напоминает, что денег у нее нет, и тогда я обещаю оплатить операцию…

Внезапно она поразила меня вопросом:

– Вы верите в прежние жизни?

Я опустил взгляд в бокал – в этот кладезь мудрости и находчивости.

– По-моему, эта гипотеза столь же логична, как и любая другая.

Ответив так, я решил, будто губы под маской сложились в улыбку. Сам не понимаю, с чего так подумал. Теперь-то знаю, что ошибался.

Акцент ее зазвучал явственнее, резче прежнего:

– Я предпочла бы надеяться, что живу не впервые. Это внушает надежду прожить еще одну жизнь.

– Чтоб компенсировать эту? – безжалостно спросил я.

Пожалуй, вести себя столь откровенно, получив ответ на блюдце, не стоило.

– Да. Чтоб компенсировать эту.

В пару глотков покончив с мудростью и находчивостью, остававшимися в бокале, я еще раз сглотнул и спросил:

– Так вы расскажете, отчего носите маску?

Едва выговорив это, я понял, что пьян, причем пьян не по-хорошему. Повелительность, резкость принятого тона мне ничуть не понравилась, однако я здорово злился на то, что позволил этой игре так затянуться. Правил ее я не понимал, или притворялся, будто не понимаю, и остановиться просто не мог. И, не получив ответа, с мерзкой усмешкой добавил:

– Или мне угадать?

С виду хозяйка сохраняла полное спокойствие. Быть может, подобная сцена разыгрывалась здесь не впервые?

– Думаю, вы догадываетесь, что ношу я ее, дабы кое-что скрыть.

– И скрывать его, по-вашему, стоит, хотя, возможно, это вовсе не так.

Сколько пафоса, сколько бравады! Упоение собственным глупым упрямством придало мне сил.

– Почему б вам, – продолжал я (вспоминаю сейчас этот тон – и мороз пробирает), – не снять эту треклятую штуку? Снимите же маску, выпейте со мною вина!

Последовала пауза.

– Нет, – отвечала она.

Голос ее звучал ровно и безмятежно. Ни страха, ни раздражения в нем не чувствовалось.

– Ну же, – упорствовал я, захмелевший, получив отказ, но (о, Господи) сознавая, что могу добиться своего, стоит лишь очень захотеть. – Прошу вас! Вы… вы изумительны. Вы – как ваш остров, завораживающе загадочны. Но остров я уже видел. Позвольте взглянуть на вас!

– Нет, – повторила она.

Тут я даже сквозь хмель в голове почувствовал всю непристойность своих домогательств, и это, наряду с жуткими штампами, хлынувшими с языка, усилило злость и чувство неловкости.

– Во имя всего святого, – сказал я, – а знаете, как называют вас на Дафеу?

– Знаю.

– Но это же абсурд. Вам страшно…

– Нет, я вовсе не боюсь.

– Боитесь. Боитесь показать мне лицо. Но, может быть, я смогу вам помочь.

– Нет. Помочь мне вы не сможете.

– Откуда вам знать?

Хозяйка развернула кресло в мою сторону – так, что маска уставилась на меня в упор. Зеленый мрамор за нею и над ней засверкал, засиял в свете ламп.

– Стало быть, вам известно, как называют меня на Дафеу, – сказала она, – однако того, что может оказаться под маской, вы не боитесь?

– Господи Иисусе! Мифология пополам с суеверием и невежеством. Уверяю вас, в камень я не превращусь.

– Превращение, – негромко проговорила она, – произошло со мной.

От этих слов, от тона, каким они были сказаны, по спине пробежал холодок. Я отодвинул бокал, и в тот же миг ее пальцы вспорхнули вверх – к краям маски, к сложным завязкам, скрытым под волосами.

– Вот и прекрасно, – сказал я, – прекрасно. Рад, что…

Однако на этом я и запнулся. Вместо теплого красного вина по жилам словно бы растеклась прохлада ночного моря. До этой секунды я держался храбро, уверенно, что твой герой с киноэкрана. Но что я увижу теперь, добившись своего, вот так, почти без прелюдий?

Тут хозяйка дома подняла пластик маски кверху, и я увидел… Увидел и тут же вскочил на ноги, да так резко, что ножки кресла невыносимо заскрежетали о мрамор. Бывает, хотя и редко, что человеческий разум вмиг покидают все мысли – вот и меня в этот миг постигло нечто подобное. Те долгие-долгие секунды пустоты в голове, весь тот промежуток времени, я отчетливо помню даже сейчас. Вспоминаю мгновение замешательства, в течение коего еще полагал, будто она играет некую жуткую роль, будто передо мной – всего лишь порождение ее выдумки, ее воли, ее собственной мимики…

В конце концов, Питос, дабы проиллюстрировать, подкрепить свой довод, проделал то же самое, скроил в точности ту же гримасу: глаза лезут вон из орбит, подбородок выпячен, жилы на шее вздулись канатами, рот широко разинут, точно в безмолвном крике, зубы оскалены, язык слегка высунут наружу. Горгонейон… Лик горгоны на кувшине, на дверце печи. Лик столь уродливый, столь безумный, столь страшный, что одним видом своим обращает в камень.

Распяленные, искривленные губы дрогнули, зашевелились.

– Вот вы и увидели, – сказала хозяйка, каким-то непостижимым образом сумев выговорить эти слова. В ее голосе даже чувствовался знакомый намек на насмешку, улыбку, хотя о настоящей улыбке тут, разумеется, не могло быть и речи. – Вот и увидели.

Подняв с колен маску, она спокойно, как ни в чем не бывало, надела ее, укрыла под пластиком и подбородок, и сведенные судорогой жилы на шее. Я так и стоял у стола, не в силах шевельнуть даже пальцем. Только с ребяческой гордостью отметил, что теперь понимаю: причина ее странного акцента – не в каком-нибудь экзотическом происхождении, но в ужасающей мальформации нижней челюсти, языка и губ, из-за чего любое слово, любой звук дается ей с великим трудом.