Нил Гейман - Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад [сборник litres]

И обнаружила, что писать не могу.

Филипп предупреждал, что так оно и выйдет. Часто шутил: ты-де без меня ничто, только на мне и выезжаешь, а вот уйду я – что будешь делать, а?

Ну что ж, вот он ушел, и все это оказалось правдой. Работа застопорилась наглухо. Час, другой, день, неделя…

И – ничего.

Распахнув настежь створки окна, я уставилась вниз, во двор, на вереницы окон таких же квартир, как моя. Во дворе рос орешник, а под деревьями вытянулись стройные шеренги велосипедов. По небу неслись облака: ветер гнал к морю, на север, грозы, рожденные в дальних краях, и, оборвав с деревьев последние желтые листья, вскружил их вихрем, швырнул ко мне, дрожащей у окна в изъеденном молью свитере.

А еще ветер нес с собой запахи – запахи сосен и моря, скал и сырой шерсти. То был дух севера, дух моего острова – настоящего моего острова, того, что когда-то служил мне домом. Эти запахи пробудили в сердце… нет, не тоску, не ностальгию, но жуткое, беспощадно отчетливое ощущение: дома у меня больше нет. Есть только то, что я творю на холсте и бумаге. Теперь я накрепко связана с собственными же образами.

Библис от безнадежной любви превратилась в источник под каменным дубом. Эхо зачахла, истаяла, став бестелесным голосом. Гамадриады гибнут вместе со своими деревьями.

Что же станет со мной?

Поразмыслив, я решила пойти прогуляться.

Берлин – город очень зеленый. Филипп об этом ни словом не поминал. Рассказывал только о войнах, о нацистах, о бомбежках да о Стене. Пройдя по Эберштрассе до станции S-Bahn [87] Скоростная железная дорога внутригородского и пригородного сообщения. , я доехала до восточной части города, до университета, а там устроилась в кафе под железнодорожной эстакадой, перекусить жареными анчоусами и мягким белым сыром. Над головой то и дело с грохотом проносились поезда. В стене за моей спиной зияли пулевые пробоины. Если бы это здание находилось на западной стороне, его бы давно отремонтировали или снесли. Восточным властям для этого вечно не хватало денег. На ощупь дыры от пуль казались горячими, ноздри защекотали едва уловимые запахи крови и жженой дубленой кожи. Покончив с ленчем, я подняла с мостовой отвалившийся от стены осколок камня, сунула его в карман, к горстке подобранных по пути каштанов, и двинулась дальше.

Вскоре из-за туч выглянуло солнце. Хотя нет, это – почти наверняка воспоминания о каком-то из других дней. Листья с лип облетели, и все же деревья выглядели великолепно. Люди вокруг вели себя сдержанно, беседовали негромко, но с виду радовались жизни, подобно всем людям во все времена.

Я начала брать с собой на прогулки блокнот. Устраивалась в кафе или в парке и рисовала. Обнаружив, что вполне могу рисовать Филиппа по памяти, отважилась взяться и за другие предметы – липы, уродливые постройки в стиле модерн, словно расталкивающие локтями террасы домов постарше, не разрушенных бомбами. Повсюду бросались в глаза фонтаны – пустые, пересохшие: в восточной части города, опять-таки, недоставало денег на их ремонт либо на водоснабжение. Возвышавшиеся над ними бронзовые нереиды и Нептуны побелели от птичьего помета, у пустых чаш по-прежнему, провожая взглядом кружащие в воздухе листья и обрывки газет, сидели влюбленные, а голуби что-то клевали с земли у их ног. Все это казалось прекрасным, незнакомым, и, как ни странно, воодушевляло.

Спустя пару недель мне позвонил Филипп. На его электронные письма я не отвечала, но, когда зазвонил телефон, решила откликнуться.

– Так ты в Берлине? – обрадованно, но без малейшего удивления переспросил он. – Ну, а я хотел тебе сообщить, что опять уезжаю, и на этот раз надолго. В Дамаск. А перед поездкой выкрою пару деньков и загляну к тебе.

Назвал дату и время прилета и дал отбой.

Что я почувствовала? Желание, приятное оживление, радость… а еще – страх. Я ведь только-только снова начала рисовать. Только-только поверила, что и вправду могу работать, творить без него.

А если он снова окажется рядом?

Я отправилась в спальню. Здесь, на кровати, аккуратно свернутое, лежало еще кое-что, прихваченное с собою из дому, – свитер Филиппа. Старый, в твидовую «ёлочку» бордово-коричнево-желтых тонов шерстяной свитер с дырками, прогрызенными на спине мышами, свившими в нем гнездо. Филипп давным-давно хотел выбросить «эту тряпку», но я решила ее сохранить. От свитера все еще пахло Филиппом, и здесь, в шенебергской квартирке, я спала в нем, хотя шерсть ощутимо колола голое тело. Подняв свитер, я уткнулась в него лицом, вдохнула запах Филиппова пота, волос, кожи, села на кровать, поправила лампу так, чтобы свет падал прямо на рукоделье, и начала медленно, петля за петлей, распускать вязание.

Времени на это ушло немало – может, не меньше часа. Я очень старалась не повредить ветхой пряжи, старательно соединяла оборванные нити. В конце концов у меня получилось шесть-семь клубков шерсти – вполне достаточно, чтоб связать новый. Все магазины к этому часу уже закрылись, но наутро я первым делом отправилась в магазинчик, торговавший исключительно носками, и на ломаном немецком спросила, где здесь продаются вязальные принадлежности, а для верности показала женщине за прилавком прихваченный с собою клубок. Та рассмеялась, указала наружу и написала мне адрес – недалеко, всего в паре кварталов. В ответ я поблагодарила ее, купила несколько пар толстых шерстяных носок в разноцветных ромбиках и двинулась дальше.

Нужный магазин отыскался без труда. Вязать я умею, хотя давненько этим не занималась. В альбоме исландских орнаментов я нашла узор по душе. Купила альбом, купила специальные «круговые» спицы для вязки свитеров, купила лишний клубок пряжи: уж очень понравился оттенок, напоминавший синиль, чуть светлее индиго, прекрасно подходящий для фона, и со всем этим вернулась домой.

До приезда Филиппа оставалось чуть меньше недели. Я была слишком взвинчена, чтоб рисовать, но продолжала гулять каждый день, осваивая потайные, неприметные уголки города. Крохотные, всеми забытые парки вряд ли просторнее заднего двора, где из кустов выглядывали крупные, точно собаки, европейские лисы. Персидский ресторанчик невдалеке от моего дома, насквозь пропахший кориандром и жареным чесноком, чем живо напоминал мой остров – тот, давний-давний. Узкий, будто тайный приток Шпрее, канал, где я увидела зимородка, нырявшего в воду с прибрежной ивы. С собой я неизменно брала заплечную кожаную сумку, в которой обычно лежали блокноты для зарисовок, угольные карандаши и акварель. Писать акварелью я давно хотела попробовать.

Однако теперь в сумке хранилось также вязание – клубки пряжи, альбом с орнаментами и начатый свитер. Обнаружив, что не могу взяться за кисть или карандаш, я вынимала свитер и принималась за него. Вязание – работа размеренная, неторопливая, успокаивающая. А однажды ночью, вернувшись к себе, я шарила в ящиках письменного стола, пока не нашла еще кое-что, прихваченное с собой из дому, – конверт, вложенный в один из блокнотов.