Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

И вдруг эта старуха обратила внимание на Юрочку?

«Ерунда», – убедила себя Кира. Или убедила себя, что убедила?

Вечером Юрочка никак не мог заснуть. Стонал, вертелся – и едва слышно подвывал. Кира вставала, гладила его по голове, носила на руках – тихонько мурлыкая: «Спи, моя радость, усни». Сын кряхтел в такт песне, захлебывался слюнями и соплями – а потом начал орать. Громко, неудержимо, истошно – он орал на одной ноте так, что у Киры заложило уши. И поэтому она не сразу услышала телефонный звонок.

– А я говорила, что Вова выбрал не ту девушку, – сурово сообщила в трубку свекровь.

Кира скрипнула зубами, но заставила себя улыбнуться.

– Нина Генриховна, что вы, – умильно проворковала она. – Просто у Юрочки что-то болит.

– Недоносок ваш Юрочка, – жестко припечатала та. – Я Вове говорила – прежде чем трахаться, своди бабу на анализы. Может, больна чем.

– Я не больна! – истерично выкрикнула Кира.

– А что ж выпердыша такого родила? – ехидно спросила свекровь. – Надо было тебя на аборт выпихнуть, надо.

– Так поздно уже было, – пролепетала Кира.

– Ну так это потому, что таилась все, живот прятала, чуяла, сучка, что добром не кончится.

– Да я… – Кира поперхнулась. – Да что вы такое говорите, Нина Генриховна! Это же ваш внук! Я и не собиралась делать аборт!

Даже по телефону было понятно, что свекровь поджала губы.

– Уж лучше никакого внука, чем порченый, – прошипела она.

– Да не порченый он никакой, вы что! – Кира с трудом сдерживала слезы. – Ну слабенький немного, ну и что? Ваш Вова тоже часто болеет!

И прикусила язык, поняв, что сморозила что-то не то.

– Часто болеет? – вкрадчиво прошипела свекровь. – Часто болеет, значит? А что же мне ни слова, а?

– Но… – пискнула Кира.

– Значит, самой умной себя считаешь? Вову к себе переманила, пузом на себе женила – и теперь думаешь, что можешь мне указывать?

– Я не…

– Так вот, милочка… – В трубке что-то зашуршало, послышался щелчок зажигалки – и свекровь, глубоко затянувшись, продолжила: – То, что твой выкидыш юридически считается моим внуком, – ровным счетом ничего не значит. Я еще поговорю с Вовой, чтобы он тест сделал. Нагуляла ты ущербного своего на стороне – а ему подпихнула.

– Я не…

– Молчи и слушай. Мой сын утверждает, что он тебя, – свекровь еле выдавила из себя это слово: «любит», – но это до первой нормальной женщины. Так что язык засунь куда подальше и не вякай. Может быть, после развода тебе что-то и перепадет. Если я захочу.

– У нас ребенок, – Кира начала закипать. – Нам с Юрочкой по закону положено.

– Ну это мы еще посмотрим, – ядовито процедила свекровь и бросила трубку.

Киру колотило еще полчаса. Она жадно, крупными глотками пила воду прямо из фильтра, проливая себе на грудь, на ноги, на пол. Свекровь всегда ненавидела ее: смерила холодным взглядом во время первого знакомства, с поджатыми губами сидела на свадьбе, ни разу не позвонила в роддом и не пришла взглянуть на внука. Ее интересовал только Вова – и то только как вещь, которую используют не по инструкции и которую хотелось бы вернуть назад.

Кира пробовала смириться – занималась аутотренингом, читала в Интернете истории о неадекватных родственниках, чтобы убедить себя, что у нее всё, в принципе, сносно, – но получалось плохо. Очень плохо. Никак.

Когда с работы вернулся Вова, она мыла руки. Намыливала земляничным мылом, долго терла друг о друга, смывала густую комковатую пену – намыливала снова, терла, смывала, намыливала, терла, смывала.

– Опять? – спросил Вова, встав в дверях и принюхиваясь к резкой, едкой земляничной отдушке.

– Опять, – кивнула Кира.

Намылить, потереть, смыть.

– Я же говорил – не принимай близко к сердцу. – Он отодвинул ее и брезгливо прополоскал кончики пальцев под струей воды.

Намылить, потереть, смыть.

– Не могу, – ответила она. – Не могу.

Намылить, потереть, смыть.

– Ну и дура, – пожал он плечами и вытер руки о ее футболку. – Есть хочу, – бросил он, выходя из ванной. – Есть чо?

Накладывая ему котлеты, она увидела содранную кожу на своих костяшках – словно только что с остервенением била кого-то. Он тоже заметил.

– Смажь чем-нибудь, – наставительно сообщил, ковыряясь вилкой в еде и стараясь не смотреть на ее руки. – Инфекцию занесешь. И вообще неприятно.

– Перепечь, – сказали четко и ясно над ее левым ухом.

Кира дернулась, ударилась виском о кухонный шкафчик, ойкнула – и осела на пол, схватившись за голову.

Вова поморщился и отправил кусок котлеты в рот.

Ночью она дремала в кресле рядом с Юрочкиной кроваткой.

Вова храпел один в постели, вольготно развалившись и сбив одеяло к ногам.

Она то проваливалась в тяжелый, липкий, вязкий сон – то, вздрогнув, просыпалась и терла сухие, саднящие глаза. Юрочка ворочался, вздыхал, чуть постанывал – как всегда. Вова что-то зло бормотал во сне – тоже, впрочем, как всегда. Кира пыталась понять, как все это произошло с ней. Откуда, почему, как у нее вдруг оказались нелюбящий муж, ненавидящая свекровь – и ребенок, который, кажется, тоже терпеть ее не может? «Нет, нет!» – вдруг испугавшись своих мыслей, хлопнула она себя по губам. Нет, Юрочка просто болеет! Его болезнь – это не отношение к ней, это просто болезнь, а болезнь не может любить или ненавидеть людей, она их просто жрет!

– Нет, нет… – бормотала она, засыпая. Бормотала и слабо шлепала себя по губам.

В детской поликлинике Кира долго ждала своей очереди. Ей было нехорошо – глаза слипались, в ушах звенело, в горле стоял едкий ком. К счастью, Юрочка умудрился уснуть – и Кира краем глаза следила за мамашей слева, ребенок которой орал без умолку. Юра его словно не слышал – у Киры же каждый вопль отдавался где-то глубоко в голове. Лицо младенца шло пятнами – то багровыми, то белыми, он выгибался дугой и сучил сжатыми кулачками – но его мать это словно не волновало: в ее наушниках бухал тяжелый рок, а по губам гуляла блаженная улыбка. Кажется, она даже уснула.

– Пропустить, может, – пробормотал какой-то парень, качающий разом два кулька.

– Сиди, благодетель, – одернула его жена и отобрала одного из близнецов. – А то перепечь в самый конец и до вечера сидеть будем.

– Что? – Кира повернула к ней голову.

– Что? – с вызовом ответила та.

Младенец слева перешел на хрип – словно заскрипела старая несмазанная дверь.

И тут Кира отчетливо услышала:

– Перепечь, перепечь, перепечь! – раздавалось сквозь уханье басов.

Кира дернулась в сторону, больно вжавшись ребрами в острый подлокотник дивана.

Девушка ошарашенно вынула наушник из уха.

– Перепечь, перепечь, перепечь… – шуршало оттуда.

Девушка озадаченно посмотрела вокруг. Ребенок икнул и резко замолчал – словно выключили пластинку.