Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

– Значит… Настя – моя сводная сестра?

– Чего тебе еще надо?! – закричал он. С вершины кучи сыпались темные комья.

– Ты хотел убить моего отца! – Я швырнул в него конверт и поднял горлышко разбитой бутылки, точно не зная, что собираюсь сделать. Ударить его? Убить?

– Нет! Они не мои! – заверещал отчим Насти. – Не он вернул их! Так не считается!

Он смотрел не на меня.

На шавку, стоящую на вершине горы.

На песок, шевелящийся выше и справа. Выше и слева. Между ног.

Глаз Пирата выкатился.

– Нет… нет…

Из песка выкопалась рука. Короткий, синий от тюремных наколок удав подползал к лежащему на спине человеку.

Я выронил розочку и шагнул назад.

Барханчик левее головы отчима Насти провалился внутрь, родив голую ступню, затем голень, оканчивающуюся серой бахромой из кожи и мышц. Обрубок извивался, будто не мог определиться с направлением. Я узнал след от зубов на икре, а потом меня вырвало.

Кто-то позвал Пирата по имени. Кто-то со степным ветром в глотке.

Отчим Насти перестал метаться взглядом между частями человеческих тел, которые выбрались из песка, и с мольбой в глазах посмотрел на меня.

– Помоги…

Продолжая пятиться, я сплевывал кислые сгустки.

Кто-то приближался.

– Кто? – спросил я одними губами.

– Почтальон, – ответил он. – Мертвец. Шама…

Песчаный холмик между ног Пирата вдруг взорвался серым облаком, из которого выпрыгнула другая татуированная рука вчерашнего зэка.

Она впилась Пирату в лицо. Тот заверещал, судорожно, беззвучно, будто подражая псине, которая теперь спускалась по насыпи с головой очкарика в зубах. Рот нумизмата открывался и закрывался.

Я чувствовал, как отмирает мое лицо, кожа и мышцы, а под ними огненными петлями пляшет страх. Беги, сказал я себе, но вместо этого перестал отходить назад. Вбил ноги в землю и мусор: солдат Урфина Джюса, на которого не хватило порошка.

Из-за горы гравия появилась изломанная фигура.

За пустырем тянулись бурые вены железнодорожной колеи. Я видел их сквозь приближающегося призрака. На костюме шамана был изображен человеческий скелет, между ребер и костей пестрели лоскутки, ленточки, мешочки, камни. Воздух звенел от дрожи колокольчиков, пришитых к наконечникам стрел и трубочек. Они спугнули накинувшихся на Пирата духов-помощников: руки и нога отползли от содрогающегося тела и соединились в треугольник, в центр которого собака опустила голову очкарика.

Из носа и рта призрака сочилась кровь. Из глаз тоже, черных, злых. Когти на длинных руках росли наружу – кривые стальные крючки. На плече болталась старая кожаная сумка, распухшая и потертая. Сумка шевелилась. За чутгуром на веревке волочился череп лошади.

Почтальон посмотрел на меня, а потом налетел на Пирата и обволок его серым, пыльным, воющим. С лица Пирата слетела повязка, и на долю секунды я увидел второй глаз – красный, дерганый, дикий.

Я чувствовал себя ребенком, барахтающимся в водном шаре. Пытался встать на ноги, но не мог.

Это все морок, насланные кошмары…

Ко мне полз треугольник из кусков разных людей. Оторванная голова нумизмата смотрела через треснувшие стекла очков, дужки которых запихнули в глазницы.

Я запел первое, что пришло в голову: «Верит в глупые сны до сих пор детвора, жаль, что я к этим снам не причастен…»

Савдаки остановились. Лицо очкарика сморщилось.

Я попробовал пошевелиться, и у меня получилось. Сделал шаг, второй, третий, не спуская взгляда ни с трупного конструктора, ни с почтальона-призрака, который, словно гигантская личинка, закапывался в песок вместе со своей добычей, наполовину упрятанной в сумку.

Я пел.

Пел и отступал.

Единственное, что могло меня утешить, – делал я это медленно. И даже когда повернулся спиной к пустырю, не побежал.

Джип цвета хаки, огромный, сердитый, замер напротив подъезда Насти. Хлопнула дверца, и по ступенькам поднялся здоровенный детина с монолитом бритой головы и шеи. Таким не кричат: «Не впадлу трахать ее после меня?»

– Ты к кому? – ткнул вопросом, будто ножом, бритоголовый, архаичный, неуместный в сегодняшнем дне, как и альбомы с марками.

– Ни к кому, – ответил я, внутри все дрожало.

Он глянул на конверт в моей руке, который я бросил под ноги Пирату, но после нашел в сумке.

– Почтальон, что ли?

Я не успел ответить. Хахаль Насти хрюкнул-усмехнулся и повернулся к домофону. Набрал код и зашел. С металлическим вздохом захлопнулась дверь.

Я посмотрел на внедорожник, на оставленное опущенным на два пальца окно. Проветривает, не боится.

Если зачеркнуть старый адрес и написать новый, затем подойти к джипу и протолкнуть конверт в салон…

Или сжечь, как советовала Настя?

Пыльно выл ветер. Я стоял под козырьком дома, в котором провел первые годы жизни, глядя то на машину, то на карман ветровки с зажигалкой. Машина. Карман. Машина. Карман.

Вскоре взгляд остановился.

Российско-монгольскую границу я пересек в канун Нового года – цагаан сар.

Разрешение на въезд стоило десять долларов. Билет в Улан-Батор – немного дороже, но деньги у меня были. Я начинал работать, как только ступал на землю из машины, автобуса, поезда; брался за все подряд – на переезды и жизнь хватало.

По вагонам прошли пограничники и таможенники, поезд тронулся.

Из пустого купе я вышел в коридор. Станцию Наушки уволакивало в сторону, огни уменьшались, бледнели.

– Куда едете? – спросил монгол на сносном русском. Он ехал в соседнем купе.

– В Улан-Батор, – ответил я.

– В гости? Работать?

– По делам.

Монгол положил руки на подоконный поручень, обратил лицо к черному стеклу и кивнул:

– С Новым годом.

Я сдержался, чтобы не ответить на монгольском, поздравить с Белым месяцем.

– И вас.

Левая рука монгола потянулась ко мне. Попутчик смотрел в окно.

Пальцы шарили в воздухе. Мизинец расцарапал ладонь до крови.

Я шагнул в купе и закрыл дверь на защелку.

Руки-змеи, лица-маски – это цветочки.

В дверь застучали.

Или не цветочки? Вблизи монгольских лесов и гор савдаки становятся сильнее? Вдалеке от хозяина они были лишь злобными зверьками, способными покусать, но не убить. А почтальона, шуудан хургэгч, прежде чем сменить направление, я увел далеко. Во всяком случае, надеялся на это.

Удары не прекращались.

Сжимая в руке ритуальный нож, за который я выложил месячную зарплату маляра, но не был уверен в нем ни на миллиметр заостренной верблюжьей кости, я приоткрыл дверь.

– Скоро приезжаем, – сказал проводник и сунул в щель билет.

Я опустился на койку.

К черту обещания. Я только и делал, что бежал. И старался бежать в верном направлении. Я рос и умнел на бегу, учил монгольский, читал книги, собирал слухи и легенды.