Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

Они свернули в тупик, метров через двести уперлись в покосившуюся калитку.

– Я, кажется, знаю, что это за место, – неожиданно сказала Варя, и Антон вздрогнул.

– Конечно. Знаешь. Горел дом. Всей деревней тушили.

– Нет. В школе у нас болтают разное… Как будто тут ведьма жила. Или что-то такое.

– Ага, ведьма. Еще скажи, что она младенцев на ужин ест, – усмехнулся Антон и повторил: – Пойдем.

Во дворе пахло чем-то неприятным: гарью, гнилью, разложением. Антон вспомнил, как помогал грузить в машину обгоревшие тела двух алкашей, и тогда запах стоял примерно такой же. К горлу подкатила тошнота.

Он заметил какое-то движение на крыльце и увидел сначала Филиппа, а потом старуху. Оба вышли из темноты дверного проема. Бабка что-то вязала, нити тянулись в глубину дома. Филипп тут же отошел в сторону, пряча взгляд, сгорбившись, втянув голову в плечи. Он знал, что будет дальше. И Антон знал. И баба Глаша тоже.

На мгновение показалось, что двор стал таким, как прежде, – из сна. Вон там висело белье. Вот тут стоял стол. А дальше в глубине летняя кухня, которую давно уже разобрали. И сам Антон – восьмиклассник – смотрит на Филиппа, которому не повезло оказаться в плохом месте в плохое время. В тот весенний вечер Филипп вернулся от бабы Глаши не таким, как был. Что-то в нем изменилось. Фил рассказывал, что старуха ничего такого ему не сделала. Провела в дом, накормила борщом и пирожками с луком и яйцом. Милая такая старушка, улыбчивая. Затем Филипп стал ходить к ней чуть ли не каждый день. Помогал с уборкой, с ремонтом, занимался по хозяйству. Он забросил учебу и баскетбол, был постоянно занят. Антон не следил за его судьбой, но в деревне всегда бродили слухи, и кто-то рассказывал, что бабка пообещала Филу громадное наследство, другие говорили, что Филиппа околдовали, а третьи рассказывали, что он на самом деле бабкин сын. Суть была в том, что он остался после одиннадцатого класса в деревне, хотя вполне мог уехать, и продолжал наведываться к старухе, будто между ними действительно была налажена какая-то связь.

– Привет, счастливчик, – сказал Антон негромко. Холодный ветер швырнул в лицо горсть сухих листьев.

Филипп не ответил.

– Повезло тебе. Не должен никому, – продолжил Антон. Водка била по мозгам и вроде бы делала храбрее, но одновременно поднимала из глубины сознания все страхи, которые Антон копил последние годы. – И правильно. Ты сколько лет сюда бегаешь? У тебя, Фил, льготы должны быть. Чтобы и не умирать, и не отдавать ничего старухе, да? Это мы, простые смертные, выбор должны делать. А у тебя все подхвачено.

– Я тебя помню, – вмешалась баба Глаша. В ее руках звенели спицы, но непонятно было, что именно бабка вяжет. Что-то пока еще бесформенное. – Рада, что пришел. Должок отдавать надумал? Это верно. Я как раз о долгах думала. Много их скопилось. Разных. Больших и маленьких.

– Наша сделка нечестная, – пробормотал Антон, неосознанно крепко сжимая маленькую ладонь дочери. – Я собирался сделать все, как договаривались. А ты исчезла.

– Сделка есть сделка, – негромко сказала баба Глаша. – Вы с женой свое получили, а значит, и мое отдать надобно.

Горло Антона снова разорвал болезненный кашель. Он попытался его сдержать, но не смог – кровь брызгами усеяла потрескавшийся и заросший травой асфальт. В висках застучало. Антона согнуло пополам, и он кашлял несколько минут.

В этот момент почему-то отчетливо всплыла в голове бабкина поговорка, с которой она заводила в дом жену. Вспомнил, как курил на крыльце, оглядывая знакомый с юности двор. Одну сигарету, вторую, пятую. Дрожали руки, слепило солнце, а еще кружило вокруг комарье, потому что был самый разгар влажного лета и некуда было спрятаться от жары, духоты и комариных укусов. Ему тогда слышался цокот спиц из-за дверей бабкиного дома, что-то громко и сбивчиво тараторила жена, а потом выпорхнуло из окон громкое: «Вязь, вязь, перевязь…» – и через девять месяцев родились Машка и Варя…

– Умираешь, стало быть, – произнесла старуха, едва Антон перестал кашлять. – Так оно всегда и бывает.

– Но это ведь не моя вина. Я собирался отдать все, что…

– Знаю, знаю. Случаются шероховатости в нашем деле. А ты молодец. Жить хочешь?

– Я… – слова застряли в горле, и Антон будто выталкивал их оттуда. – Я поэтому и привел… вот.

– Тяжело было выбирать?

Антон пожал плечами.

– Ты, наверное, еще не понял. Я тебе сразу скажу – будет больно. Держи в себе эту боль, и тогда выживешь.

Баба Глаша осторожно спустилась с крыльца, будто боялась уронить свое старое худое тело, подошла к Антону. Она была ниже его на две головы, смотрела снизу вверх, но казалось, что как будто нависла – большая, темная, всемогущая. Много лет назад она вот так же нависала над Филиппом.

А вдруг старая ведьма возьмет сейчас его, Антона, под локоть и тоже уведет на задний двор, куда-то к себе, непонятно зачем – и Антон вернется домой не таким, как был?..

Впрочем, чтобы ни случилось, он уже будет другим .

– Я боюсь, – прошептала Варя.

– Правильно, бойся, – ответила баба Глаша, расстегнула на Варе курточку и воткнула спицу ей в живот.

Девочка закричала – страшно, болезненно. Баба Глаша провернула спицу и резко вытащила ее, будто подсекала рыбу. Спица была теперь уже ярко-красного цвета, и на крючке ее оказалась зацеплена влажная толстая нить, тянувшаяся из детского живота.

Антон рванулся было неосознанно, но вторая спица вошла в его ладонь, проткнула насквозь, и Антон почувствовал, как подкашиваются ноги, как какая-то невероятная сила роняет его на влажную и холодную землю и волочит на спине в сторону. Опьянение ушло сразу, будто вытряхнули его из головы вместе с болью. Следом пришла колючая и совершенно безумная ясность.

Варя кричала все истошнее. Горлом у нее пошла кровь, стекая по подбородку на платьице и ворот куртки. Бабка же продолжала вытаскивать нить изнутри Вариного живота. Антон отчетливо видел, что волоски нити, влажные и красные, дрожали на ветру. У Вари подкосились ноги, а вернее – Антон сначала решил, что ему это кажется, – одна нога стремительно становилась короче другой. Она разматывалась, как разматываются старые вязаные вещи. Упал сапожок, затрепетала юбка. Обнаженная девичья нога втягивалась внутрь с таким же ритмом, с каким дрожащая нить вылезала из живота и наматывалась на спицу в бабкиной руке.

Крик оборвался, превратился в бульканье и хрип. Варя упала на ладошки, потом завалилась набок. Антон видел ее окровавленное лицо и чувствовал адову боль внутри головы, в душе, в сердце, во всем теле. Он вспомнил, как близняшки родились, – это случилось в самом начале апреля, когда едва зацвела первая смородина. Жена показывала Варино крохотное сморщенное личико через окно родильного отделения, потому что внутрь не пускали. Он вспомнил, как специально ездил в город, чтобы найти дочкам подарок на первый день рождения – каких-то говорящих кукол, которых хотели даже не они, а жена. Потом вспомнил, что Варе нравится математика, нравятся викторины вроде «Что? Где? Когда?» и что жена постоянно говорила, что из Вари выйдет толк, она закончит школу, уедет из деревни, поступит в приличный университет и вообще сделает себе карьеру, не то что все эти деревенские неудачники вокруг.