Амрита Кели - Кайвалья

– Привет, не ожидала тебя здесь увидеть. Я иду в жилище святого йога. Пойдешь со мной? – он кивнул.

Пока они шли друг за другом по узкой тропке, Волчица объясняла:

– Этот йог был великим святым. Говорят, он молился за благо всего мира и никогда не выходил из жилища, которое построил ему восторженный последователь. До этого он просто на улице сидел, даже в снег и дождь, – слушая ее, Ясон вдруг почувствовал, что у него темнеет в глазах. Он уже видел небольшую деревянную постройку, прилепленную к холму, но отчетливо понял, что идти туда совсем не хочется.

– Послушай, Вэл, ты прости, но я не пойду, – сказал Ясон.

Она оглянулась на него, и ему показалось, что какая-то тень пробежала по ее красивому лицу, но вслух она сказала:

– Окей, давай тогда вот здесь присядем, – и она указала на небольшую вытоптанную площадку рядом с тропинкой, где лежало небольшое поваленное дерево.

Они сидели какое-то время молча, пока Волчица первая не прервала молчание:

– Ты особенный, Ясон.

– Не смеши, я не особенный, – с улыбкой ответил Ясон.

– И влюбленный. Да не смотри ты так, не в меня. Еще знаю, что эти видения снова беспокоят тебя, – она пристально посмотрела на Ясона и отвела взгляд, глядя теперь куда-то вдаль на покрытые дымкой холмы.

Он удивленно взглянул на Волчицу. Сейчас она выглядела так, словно через ее повзрослевшее тело проступила та самая девчонка, с которой он когда-то познакомился в детстве. После того как ее вещи высохли, она переоделась, ушла из его квартиры и пропала. Они встретились только через десять лет. Волчица сама нашла Ясона на «Фейсбуке» и предложила встречу. Он пришел в какой-то полутемный бар, где она сидела за столиком у стены, положив голову на стену. Длинные золотистые волосы, слишком светлые глаза – он сразу узнал ее. Все было очень быстро, они выпили что-то, она сказала: «Поехали к тебе». Когда, измучавшись телесными упражнениями, они лежали на его мятых сатиновых простынях, Волчица рассказала, что после той встречи в детстве она сбежала из дома, но богатый папа со связями нашел ее, строго наказал и вывез заграницу. Она только вернулась, никого почти не знает здесь.

– Знаешь, в тот вечер мы были с Ишей в храме, – наконец, начал он, чувствуя к ней необъяснимую нежность, – и старый монах сказал, что у нас связь с ней с прошлой жизни. Я чувствовал что-то особенное с самого начала, но не был готов к этому. Да я и сейчас не готов… Я просто сбежал от нее, а ты помогла. Сообщница.

Ясон говорил с легкой улыбкой, но Волчица видела в его карих глазах неподдельную грусть.

– Послушай, я верю, что ты найдешь ответы на все свои вопросы. И найдешь Ишу. Это же Индия, – Волчица говорила сейчас очень свободно и откровенно, – я целую ее в своих мыслях, обнимаю и нежно ласкаю мою славную, дорогую Индию. Ты знаешь, что все в этом мире живое? И то, как мы относимся к стране… Индия – живое место, я только сейчас поняла, это моя настоящая любовь. Все, что ты просишь здесь, сбывается. Она посылает нужных людей.

Знаешь, что-то случилось со мной там, на Треугольнике. Я потеряла всех и заблудилась, никак не могла найти дорогу. Звала вас, но никто не отзывался. Каким-то непонятным образом вышла на крышу, и там был он, странный парень, который представился Димой. Он помог найти мне выход, а после познакомил со своими друзьями-буддистами. Не знаю, как так вышло, но я легко слезла с наркоты, и мне теперь совсем-совсем не хочется. Даже странно, что раньше я была настолько зависима.

Дима показал мне кое-что, показал мне жизнь и смерть. Я знаю, звучит странно. Но для меня теперь все переменилось…

Она посмотрела на Ясона и улыбнулась, а потом встала и легкой походкой пошла вверх, к небольшому домику йога – ее широкие хлопковые штаны забавно трепыхались при ходьбе. Он с минуту смотрел на ее удаляющуюся фигурку, а потом спустился вниз и отправился отдыхать в свою комнатку.

Она появилась на свет ночью, под раскидистым деревом кадамба. В черном небе сияла полная луна, освещая ее мать, лежащую на мягкой шкуре оленя. Схватки не были долгими и изнуряющими, как иногда бывает у женщин, рожающих впервые, а дитя легко прошло через родовые пути, словно изо всех сил помогало своей матери, стараясь ни утомить ее, ни причинить сильную боль.

– Думаю, ты родишь мне хорошего сына, Амба, – сказал как-то Сидха, гладя округлый живот жены и с наслаждением вдыхая сладковатый аромат, который исходил от ее волос, умащенных розовым маслом. Ему казалось, что под его рукой трепещет большая бархатная роза, в которой сейчас спрятался маленький комочек плоти, растущий день ото дня, – желанный и благословенный сын.

Почувствовав ладонью, как ребенок бьет ножкой изнутри живота, Сидха растянул рот в улыбке, обнажив ряд некрупных белых зубов.

– Похоже, он будет хорошим воином, как думаешь, Амба?

Взглянув на мужа с нежностью, Амба тоже улыбнулась. Она надеялась, что родится сын, раз мужу это так важно, но была не против появления дочери. На той неделе седоволосая отшельница, проходившая через их деревню, увидев Амбу на городском рынке, затрясла морщинистым скрюченным пальцем и, указав на ее овальный, чуть вытянутый вперед живот, изрекла:

– Ты получишь не то, что ожидаешь, но твой муж будет удовлетворен.

Амба сунула руку в холщовую сумку, но та была пуста – ни кошелька, ни лепешки там не оказалось, только несколько пшеничных крошек. Она вспомнила, что деньги она нарочно оставила лежать в ящичке голубой потертой тумбочки у своей скромной постели, потому что на рынок пошла к знакомой поболтать и не хотела поддаваться искушению – тратить позвякивающие в кошеле медные монетки без сильной необходимости. А лепешку из муки грубого помола, зажаренную с утра на огне, сжевала по дороге – на нее с десятой недели часто нападал зверский голод, раздирающий желудок огнем, пока его не утолишь хоть чем-нибудь съедобным. Пока она раздумывала об этом и о том, как отблагодарить странствующую йогиню, та пропала из виду. А на том месте, где она только что стояла, вился небольшой столбик желтой пыли.

Сидха терпеливо дожидался появления ребенка, ходя по комнате из угла в угол. Когда ему было не больше двенадцати лет, семейная повитуха, которая иногда захаживала к его матери, подозвала его к себе.

– Присядь, юноша, – сказала она тогда сухим, потрескивающим голосом, пристально глядя на Сидху оценивающим правым глазом. Левый заплыл белой пленкой катаракты давно, еще в прошлом столетии, когда лицо ее не было измято и скомкано морщинами, а, наоборот, выглядело гладким и свежим, с поблескивающей кожей персикового оттенка.

– Ты крепкий мальчик, и через четыре года родители, несомненно, женят тебя на хорошей девушке. Я хочу, чтобы ты запомнил одну вещь – не присутствуй в тот момент, когда твое дитя будет являться на свет. Даже если жена будет просить тебя об этом. Иногда женщины впадают в панику из-за сильных болей, которые сопровождают роды, и зовут самого близкого человека, но ни один мужчина не должен быть рядом в тот момент, когда ребенок исходит из чрева. Это запрет свыше! – она инстинктивно дернула головой вверх и перевела здоровый глаз к потолку. Было видно, как под белым бельмом слабо просвечивающий зрачок тоже поплыл кверху. Старуха молчала, и Сидха осмелился прервать возникшую паузу: