Ричард Адамс - Девушка на качелях [litres]

Мы не обсуждали, куда едем. Без лишних расспросов я понимал, что, когда придет время, Карин, хоть и незнакома с окрестностями, сама назовет мне цель нашего путешествия. А пока мы, пусть и ненадолго, избавлены от страданий, поэтому не имеет значения, куда мы направляемся. Мы стали рыбами в мелком пруду.

На пока еще безлюдных улицах Андовера я сбросил скорость до пятнадцати миль в час, чтобы Карин осмотрелась и сказала, остановиться здесь или ехать дальше. Она с улыбкой посмотрела на меня, давая понять, что оценивает мою заботу:

– Не здесь. Нет, не здесь, Алан.

По Солсбери-роуд мы поехали мимо Анна-Вэлли и Абботс-Хилл. Без четверти семь показался шпиль кафедрального собора.

– Заедем в город? – спросил я.

– Ja, bitte . Только медленно.

Чуть дальше крупный фазан, гордый и равнодушный ко всему, будто павлин на лужайке, величаво переходил дорогу и даже не повернул головы, когда я притормозил, чтобы его не сбить.

– Он считает, что его никто не посмеет тронуть, – засмеялась Карин.

Я нежно поцеловал ее в щеку, и мы двинулись дальше.

В Солсбери, окинув взглядом тротуары с редкими прохожими и опущенные жалюзи витрин, Карин сказала:

– Не здесь.

Мы проехали мимо Хемэма, к Кранбурн-Чейс и Блендфорд-Форум. Машин на дороге стало больше, а люди уже стояли на автобусных остановках или с газетами в руках отходили от киосков.

– Не здесь, – сказала она в Блендфорде. – Не здесь, Алан. Ты так устал, бедняжка. Ничего, осталось совсем немного.

Для меня, измученного волнением и бессонницей, ее голос звучал звонкими переливами ручейка в папоротниках.

– Твой голос – как папоротники, – пробормотал я. – Ты такая красавица… Никто не…

– Я люблю наши поездки на машине, – сказала она. – А Белая Лошадь далеко отсюда?

– Да, очень далеко.

– Как я сразу не сообразила…

– Поедем туда, если хочешь.

– Нет. Одно желание я уже загадала. Второго не положено.

В восемь часов утра небо оставалось пасмурным и хмурым. Ясени вдоль дороги не шевелились, солнце не показывалось. Спустя полчаса мы добрались до предместий Дорчестера и переехали через реку Фром.

– Алан… – начала Карин.

Я молчал, ожидая, что она скажет дальше.

– Алан?

– Да, любимая?

– А до моря далеко?

– Миль десять, наверное. Я плохо знаю здешние места. Ты хочешь к морю?

– Ммм… – задумчиво протянула она. – Да. Хорошо бы к морю.

В начале десятого проселочными дорогами мы приехали на берег моря. Не важно, куда именно – куда-то на пустынные пляжи между Сидмутом и Портланд-Билл. На море был полный штиль; тихие серые воды под серыми небесами простирались до самого горизонта, ласковые волны легонько набегали на песок. Мы оставили машину на обочине и шли по прибрежным дюнам, подножья которых заросли крапивой, крестовником и колючими плетями ежевики. Нам никто не встретился, что, в общем-то, было понятно – день выдался непогожий, суливший дождь.

На краю пляжа мы остановились, глядя на безлюдные пески.

– Мы далеко от дома? – спросила она. – Ты очень устал?

– Миль сто, – ответил я. – А устал я не больше тебя. Я сделаю все, что ты хочешь, только скажи.

– Пойдем к воде.

Меня опять охватило ощущение нереальности происходящего. Я словно бы погрузился в транс. Море превратилось в безбрежное поле, темная пелена туч нависла над песком, и даже крики чаек не нарушали тишину. Солнце пропало, и ветер пропал, и всякая воля пропала, и я следовал за ней, моей Карин, исполненный того же страха, как и памятным вечером у качелей. Сейчас, как и тогда, я знал только, что должен что-то совершить, но мой смятенный разум, как будто отделенный от меня, сник, как стебель цветка, с корнем выдранного из почвы.

Слухом услышите – и не уразумеете, подумал я, и очами смотреть будете – и не увидите. Господи помилуй!

У самой воды Карин остановилась и протянула ко мне руки.

– Алан, – сказала она, когда мы обнялись (я заметил, как под ее левым глазом бьется тоненькая жилка, отчего нижнее веко чуть подергивалось), – ты ведь знаешь ?

– Да, – ответил я.

– И ты меня любишь, правда? Потому что иначе не можешь?

Во сне обычно говорят только правду – не то, как ты должен поступить, а то, что ты чувствуешь, сам того не сознавая. Ужасаясь своему знанию, я понимал, что радость обладания Карин и ее красотой затмевает в моей душе отторжение зла – бесчувственного, противоестественного зла. Карин не ставила меня перед выбором, но спрашивала, могу ли я ее отвергнуть. Я не мог.

Я молча начал ласкать ее и, раздевая, целовал ей губы, плечи, грудь и руки. В моих глазах она прочитала ответ. Полуобнаженная, она отступила от меня на шаг и посмотрела на меня с неописуемым восторгом и отчаянием.

– Подожди. Тогда подожди, – шепнула она.

С нарочитой торжественностью она разделась донага, швырнула одежду на песок, медленно сняла кольца – жемчужное обручальное и простое венчальное, – вложила их мне в карман, а потом, обхватив меня за шею, принялась меня целовать.

Был отлив, потому что песок у воды был сыпучий, мягкий и сухой. Мы опустились на песок – я как был, полуодетый, а она обнаженная. Всхлипывая от страсти и облегчения, я овладел ею под тихий плеск волн совсем рядом с нами.

Для Карин любовные утехи служили средством выражения чувств и настроений, с их помощью она отвечала на все. Сейчас ее ласки были элегией. В тусклом свете, под покровом туч, на обычно многолюдном, но теперь пустынном пляже, она принимала меня в себя, как море принимает заходящее солнце. Ее тело подо мной все глубже и глубже погружалось в мириады песчинок, скрывающих и обломки кораблекрушения, и выбеленные морем кости. Наши любовные утехи, полыхавшие алым пламенем заката, наконец вспыхнули, будто последний луч солнца. Я прижал ее к себе и воскликнул, задыхаясь и утопая в бурном водовороте экстатического наслаждения:

– Ах, любимая! Любовь моя!

Неподвижное море покрылось неестественной зыбью. В нем что-то тяжело зашевелилось, приближаясь к поверхности шагах в двадцати от нас. Нас окатило высокой волной, моя одежда промокла, ледяная вода захлестнула мои обнаженные чресла. Я вздрогнул, приходя в себя, и понял, что лежу на берегу, сжимая в объятьях Карин. Она повернула голову и, не дыша, недвижным взором уставилась на воду. Проследив за ее взглядом, я увидел, как из моря выходит…

Из морских глубин, слепо вытянув вперед руки и ковыляя на полусгнивших ногах, покрытых серыми ошметками разбухшей, изъеденной тлением плоти, вышла маленькая девочка.

Я стремглав бросился наутек, путаясь в одежде, спотыкаясь и падая, и вскарабкался на прибрежные дюны. Песок скрипел на зубах, глаза саднило. Я бежал в беспамятстве, не помня себя, и неожиданно сверзился с какого-то обрыва, в кровь ободрав лицо и руки, а потом потерял сознание.