Raymond Abaddon - По ту сторону пламени

— Это жизнь, которую вы выбрали. Ради этого вы лишились прошлого: чтобы оказаться здесь и сейчас! Таким же будет и будущее, если продолжите бежать от своих страхов, — проглотив комок в горле, разглаживаю мятые страницы пакта, оставляя красный след. Вторая стопка листов зависла перед людьми в серых одеждах — одинаковых, хоть и совершенно непохожих. Равнодушно смотрят, словно не замечая вздрагивающей от ветра бумаги. К черту. Выдыхаю:

— Не хотите мира — не нужно. Мы заберем тварей из Заповедника и уйдем, Университет не пострадает. Ни сегодня, ни потом. Все будет ровно по-старому, вы лучше меня знаете, как именно, — не могу сдержать смешок: я провела в Университете единственный день. Зажмуриваюсь, пережидая дрожь:

— Только скажите, что выбираете это будущее. Вы сами, не Совет.

Пламя разбивается о потолок. Стоит моргнуть — вокруг смыкаются стены, рассыпают фонтаны искр дымящие мониторы, истерический писк вспарывает воздух. Рывком оглядываюсь. За спиной вместо черноты Отрезка — занавешенное стекло, расстрелянное и исписанное заклинанием.

— Привет, — маг в старомодном коричневом сюртуке… Даниель Эрлах. В другой жизни и штормовой ночи он помог прогнать дух Советника Тлалока, а сейчас расслабленно прислонился к прозрачному прямоугольнику двери, от руки по узору расползается волшебство. Барьер. Колышутся обрывки занавески — конференц-зал, где я разговаривала с Максимилианом, полон встревоженных людей в форме и белых халатах. Вглядываюсь в лица, искаженные паутиной выстрелов, а вижу иное: Университет, оплетенный защитой, как кровеносными сосудами. С силой тру веки, но картинка не уходит, будто вытравилась на сетчатке. Вот слепое пятно Заповедника, от него ответвляется кишка архива. Рядом пульсирует тьмой точка — что там? Густая сетка лежит на лабораториях и складах у бара, но ярче всего горит контур.

Нет, теперь полыхает.

Взывает сирена. Низкий звук вибрирует в костях: чары определили вторжение. Я сжимаю листы, возвращаюсь к моменту на крыше. Невесомость перед падением, когда боль еще не пришла, когда страх еще не родился. Когда — все в порядке:

— Хватит. Все правильно, — и неисчислимые голодные твари снаружи, и дымное облако внутри. Они не враги нам. Успокойся.

Вой сворачивается, утекает под землю.

— Неплохо, — кивает Эрлах. Любой из Советников способен вновь всколыхнуть тревогу, но они по-прежнему странно безучастны. В рассеянном белом свете, который излучают сами стены и даже пол, пепельная завеса между нами роится, скрадывая детали: твари стоят на защите хозяев. Веет холодом. Поежившись, поворачиваюсь к магу земли.

— Я так понимаю, ничего еще не окончено, — над сверкающей медью макушкой в стекло беззвучно вгрызаются пули.

Дергаю плечом. На языке вертится тысяча вопросов, но ни один по-настоящему не имеет значения.

— Что вы выбираете, — глухой, почти незнакомый голос принадлежит Наасу. Рядом с ним у тела Айяки замирает Сано, встают с побледневших ошметков знака Хикан и Эйса. Сын Хайме тяжело повисает на оборотне, штанина под жгутом темная от крови. В позе Илая читается та особенная мягкость, что обычно предшествует нападению. Заметив мой взгляд, маг улыбается уголком губ, коротко вытирает распоротую щеку. Страшный, острый. Пламя в нем рвется наружу, заливая радужку цветом жарких углей.

Охотники молчат. Напирают, толкаются: огромный зал забит под завязку. Передние ряды вынужденно делают несколько шагов вперед. Отклонившись, деревенеют в метре от облака тьмы.

— Какое будущее вы хотите: новое или старое? — я почти шепчу, но слова гулко перекатываются под потолком. Мониторы на столах по периметру перемаргивают пиками графиков, красными и желтыми: заключенный в пиксели огонь. Без тени под ногами я будто голая. Все мы — грязные, раненные, оборванные и мертвые — чужие среди чистых линий и резких углов, просчитанных вероятностей и безликих мундиров. Таким нет места в жесткой структуре стихий и блоков.

Надо уходить.

Отступаю назад, сплетая формулу разрыва, когда кто-то далекий и невидимый за другими, а потому смелый, говорит:

— Подписывайте!

Вздрагивает, оглядываясь, один из Советников. Самый молодой, широкое лицо и тонкие руки. Сано, а еще раньше Наас, называли имя: Цирта Коди. Старики хранят спокойствие. Конечно, у них моя кровь. Кровь каждого. Они знают, где найти наши семьи.

И что нам некуда бежать.

Они умнее, опытней и сильнее. Колючие от ярости искры во мне — лишь проекция восьмиглавого созвездия. Реальность куда многогранней.

— Давайте! Что мы теряем? — выкрикивают в толпе. Вы — ничего. Совет — власть, и прямо сейчас, когда одинаково одетые и покорные люди вдруг заговаривают на разный лад:

— Хуже не будет! Некуда!

— Вдруг получится! Стоит рискнуть.

— Так обереги не нужны станут, да? Вообще?

— Мир!

— Твари все равно освободятся! Надо подпи..

— …сывайте! Я дома полгода не был!

— Мир! Я за мир!

— Давайте!

— Мир!

— Мир!

Мир. Мир. Мир. Встречаюсь взглядом с Советником Коди. Киваю на отмеченный смертью пакт перед ними. Касаюсь ямки между ключиц, где пульсирует ненавистью крохотная вселенная. Мужчина сужает светлые глаза.

Крики смазываются в вязкий шум, на мгновение расплываются чертеж Университета и ухмылка Коди. Царапаю горло, чтобы сделать вдох. Вспыхивают болью зажившие рубцы, полуобморочная темнота отбрасывает в прошлое: я вновь с удавкой на шее под заревом потревоженного барьера. Кровь на руках — Нины. Если запрокину голову, то увижу Кана, затягивающего цепкие петли…, нет, нет. Его лицо сгорело, а ребра сломались вовнутрь. Кан тоже сражался, а лучше бы сумел проиграть. Отнимаю пальцы. Это только плоть. Коди использует мой страх против меня же. Как просто, как изящно.

— Зарин! — комната дробится калейдоскопом, когда я медленно оборачиваюсь. Огнисто-ржавое пятно Эрлаха, вспышка — машинально ловлю что-то звонкое и прохладное. Между лопаток упирается ладонь, дыхание зимы щекочет затылок. Успокоиться. Мне нужно… пятиконечные кусочки металла, витая цепочка. Я оставила их на колодце по ту сторону волшебства, но теперь, когда стискиваю кулак, звездочки впиваются в кожу. Вдруг слышу в памяти стылый, пропитанный дымом вопрос умирающего искателя:

— Чему и кого хочет научить твоя тварь? — зажмуриваюсь.

Плутон ведь сказала мне это давным-давно, среди сумеречных деревьев: за страхом всегда скрывается желание жить.

— Надежда, — лишенное основы, глупое чувство.

Но из глупого вроде соскучившихся по покою людей вокруг складывается:

— Мир! Мир!

— Она хотела научить меня надежде, — можно искать бессмертие в небе, но оно повсюду. Выбирай.

Отпусти.

Поверь: в чудовище из камеры Заповедника. В рыжеволосого незнакомца, в сломанного страхом огненного мага. В привидения, в обещания и — мальчишку, что едва помнит прожитый день. В себя, других и мир, где есть место для каждого: