Raymond Abaddon - По ту сторону пламени

— Сможешь встать? — дернувшись, мужчина втягивает голову в плечи. От него по- прежнему звонко пахнет краской, хоть гнилостная отдушка выветрилась. Просторная больничная роба подчеркивает чудовищную худобу, пятнистая от синяков и татуировок кожа обтягивает суставы. В изможденном лице мало эмоций, а еще меньше воли. — Меня зовут Зарин. Ты помнишь свое имя?

Молчит, пристально рассматривает. Правое веко дергается в тике. Опускаюсь на корточки:

— Это важно.

Шуршит Яннина куртка: Мария встает, бережно прижимая брата к груди. Ульрих Пата держится поблизости, чтобы помочь, если силы парня иссякнут. Выныривает из-под стола Сано с отчаянно мяукающим котом под мышкой. Хикан и Эйса ждут у рваной кромки битого стекла.

Мантикора каркает:

— Почему?

Едва не переспрашиваю. Имя. Он хочет знать, почему… Я лишь повторила вопрос Илая. Он угадал, что именно я забыла. Наверное, имя исчезает первым. Ведь…

— Это первое, что ты о себе запоминаешь. Точка отсчета.

— Тогда ты не Зарин, — по-птичьи склоняет голову набок. Коснувшись ворота, тихонько звенят колечки в ухе. С натужным бряцанием выпрямляет ноги… протезы. Прокручивает ступню с пластинчатыми пальцами, надавливает на гладкий шарнир, заменяющий коленную чашечку. Механизм пощелкивает, наполняется жидким шорохом. Оплетенная синими венами кисть на темной стали — симбиоз живого и мертвого. Моргнув, прогоняю наваждение. Признаюсь:

— Я не помню, кем была раньше.

Обнажает желтые зубы в улыбке:

— Я тоже.

— Но знаю, кто я сейчас, — возвращаю усмешку. Давай. Твоя очередь. Огненный маг облизывает обметанные белым тонкие губы, морщит лоб:

— Мантикора… Оретт.

— Хорошо. Нам нужно уходить из Университета, Мантикора Оретт. Ты свободен. Пойдем, пока не поздно, — пока длится хрупкий мир. Момент невесомости в любую секунду может обернуться падением — как сказать, как объяснить, когда он едва собирает мысли воедино? Черные глаза полны призрачной мути, зыбкой и лживой. Я теряюсь в ней, таю, не достигая дна.

— Каталка? — говорит Ульрих. Нет. Необходимо, чтобы он вышел сам, чтобы запомнил каждый чертов шаг. Прочувствовал и нашел разницу. Иначе ему не разобрать, где начало и конец, а значит — не вернуться к себе.

Стискиваю кулак с раной, позволяя боли взвыть в костях. Алые капли пятнают его больничные одежды.

— Зачем? — неотрывно следит за расцветающими кляксами.

— Боль — лучший маяк, и проведет дальше, чем ты способен представить. Сейчас тебе проще забыть все случившееся в этих стенах. Но тогда ты останешься здесь навсегда.

Раскрыв черную от крови ладонь, предлагаю поддержку:

— Встань. Вспомни. Пусть будет больно. Это ничего, ты ведь больше не один. Мантикора, не мигая, озирается. Собравшиеся у компьютеров лаборанты спешат отвернуться, но охотники замирают — в страхе? Или — давая мужчине время и возможность понять?

Думай, давай же.

Дергается кадык, тянутся обнимающие шею крылья. Странно нежный рисунок для…выдыхаю, ощутив прикосновение. Чуть не падаю, помогая встать: Мантикора тяжелый, а порез взрывается до искр под веками, но главное — мы уходим. Под спотыкающийся лязг искусственных ног, прочь от ледяного электрического света, бесконечных коридоров из заколдованного камня и одинаковых металлических дверей. Частые решетки раздвинуты, но я все равно борюсь с ознобом, когда переступаю через очередной рубеж. В прошлый раз они непрерывно грохотали, пропуская людей — будто челюсти перемалывали пищу. Стоит любому из Советников захотеть, и… нет, они не станут. Не сегодня. Повторяю снова и снова, не сводя взгляда с качающихся маятником волос Айяки: не сегодня. Сегодня больше никто не умрет.

Я уже говорила подобное. В нашем жарком городе с вечной весной, где незабытые дома населяют призраки и птицы.

Я ужасно ошиблась. А Нина была права: люди страшнее всего, и худшая часть во мне — человеческая.

Будто в ответ на мои мысли, девушка вылетает из-за поворота и резко останавливается. Веет лавандой. Застывает Наас, оборачивается к нему Эйса. Нина ищет брата и, не найдя, всхлипывает, зажимает рот.

Эрлах устремляется вперед, на ходу бросая тихое:

— Молчите.

Но Нина сбегает прежде, чем мужчина успевает сказать или сделать что-либо еще. Она хороша в этом — в бегстве.

— Она тоже маг огня, — говорю, поравнявшись с Даниелем. — Слабый, но ученым хватит. Она должна уйти с нами. Принять печать.

— Ей потребуется время, чтобы примириться с этой мыслью, — криво усмехается Эрлах.

— Пусть поторопится, — глухо роняет Хикан.

Спешим преодолеть лестницы. Этаж за этажом, заманивая в стальную ловушку, пустой лифт звякает и раскрывает зеркальные створки. Мое отражение тянется стереть бурые потеки под носом, на подбородке и щеках, но передумывает и отнимает руку.

У самого выхода, в просторном холле, разномастно одетые работники администрации шарахаются в стороны. Хикан зло хохочет и клацает зубами:

— Привет, Моня! Скучал? Мы пропустили ежемесячную беседу! Мне будет тебя ооочень не хватать! — нервным жестом поправляет очки полный блеклый мужчина. Давным-давно он рассказывал мне об условиях учебы в Университете и итоговом экзамене. Непримечательный, но, наверное, у оборотня здесь особый счет. Наас тоже отзывался о нем с неприязнью, но прямо сейчас Адамон А. Влодек единственный, кто не двигается с места, когда мы проходим мимо.

Я высматриваю профессора Рабинского, но не нахожу. Опускаю глаза, когда замечаю, что за нами синхронно поворачиваются камеры под потолком. Растираю покрывшиеся гусиной кожей руки. Люди вокруг в свитерах и кофтах, многие прячут ладони в карманах дутых курток. За стеклом дверей, мерцая, кружат редкие снежинки, по голым ногам тянет морозом. Заталкиваю кисти под мышки в попытке согреться: глупо было не вспомнить, что мы возвращаемся в зиму — но никто, кроме мертвого мальчика, не сообразил… или не верил.

— Вроде Янни знал, что мы вернемся, — морщась, выдыхает пар Наас. — Поэтому прицепился к своей куртке.

— Он надеялся, — а мы, выходит, нет.

Ледяной воздух обжигает, но даже жалкий от боли и горя рыжеволосый маг расправляет плечи. Я останавливаюсь на крыльце — но не потому, что Мантикора, оступившись, с громом падает на железные колени:

— Посмотри, — в небе клубятся метелью свинцовые тучи. Ее первые робкие вестники путаются в ресницах и заполняют трещины асфальта. Все синее и серое, тихое, как перед бурей, а верхушки деревьев горят ржавым огнем, пламенеют над крышами старых цехов башни зернохранилищ.

— Ка… красиво, — скрипит Мантикора. На плечи ложится тяжелый сюртук. Эрлах. Рассеянно благодарю, прищурившись: странно, с веток не облетела листва…

— Ненавижу, — надсадно шепчет Наас. Ровно то же он сказал, когда мы шли раскалывать знак в подвале. Из промозглого зимнего вечера мир Отрезка кажется сном: не то кошмаром, не то сказкой. Меня бьет дрожь, впервые нет сил даже на ненависть. Пожалуйста, хватит. Уходите.