Т. Клайн - Церемонии

Восточный горизонт за флигелем и лесом слегка светился. Ветер дул Пороту в спину и шуршал в верхушках деревьев, и они кивали друг другу, как будто пересказывая какой-то секрет. Мальчишкой Сарр любил в такие ночи притворяться, что если встанет на носочки, то увидит гаражи, железнодорожные депо и мерцающие огни Нью-Йорка, раскинувшегося в каких-то пятидесяти милях отсюда.

Супруги вернулись к гостям, собравшимся вокруг тополиного костра, и насладились последними тихими минутами перед возвращением на поле. Тут и там блестели клинки ножей — мужчины помоложе заостряли свои посохи. Они уже засеяли два акра. До того, как разойтись, нужно было закончить еще два. Останется пятый, но им Пороты займутся сами завтра после темноты.

— Вот и будет им чем занять субботний вечер, — пошутил один из мужчин. — На следующее утро они явятся на службу с кукурузными семенами в волосах!

Порот не ответил. Он сидел на корточках в тени стола и аккуратно привязывал кукурузный венок к своему посоху, как требовала того традиция. Высохшие початки и листья свисали с деревянного древка как обереги с копья.

Несколько самых кокетливых жен стояли неподалеку от мужчин, но разговаривали между собой, щеголяя длинными распущенными волосами. Как правило, их прически были строгими и умышленно непривлекательными. Женщины распускали волосы только перед сном, наедине с мужем. Но в первые дни посева это правило смягчалось.

— Прямо как глупые школьницы! — Раздался из темноты низкий сухой голос. — «Отврати очи мои, Господи, чтобы не видеть суеты».

Дебора отделилась от группки и подошла ближе.

— Ой-ой, Нафан Лундт, это все, что ты можешь сказать, пропялившись на нас полночи? — Она подошла еще на шаг, вскинула голову и приняла шуточно-соблазнительную позу. — Ну так поди, почитай вторую часть книги: «для женщины длинные волосы — украшение».

Из темноты донесся смущенный мужской смех; несколько голосов повторило заученное «аминь». Только брат Иорам нахмурился и отвернулся. В Братстве считалось неприличным женщине запросто обращаться к мужчине, который не приходится ей мужем. Не меньшего осуждения заслуживали и те, кто бросался фразами из писания в споре, — для людей, так хорошо знакомых с Библией, это было бы слишком просто.

— Сарр, — сказал Иорам, поворачиваясь к молодому человеку, — ты вернулся к нам как блудный сын, и мы рады тебе — и спутнице, которую ты привез с собой. В ней есть от Духа Святого, мы все это видим, но ее еще многому следует научить. Негоже этой ночью шутить. «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью». Остальное, думаю, ты и сам знаешь.

— Да, — ответил Порот, отлично зная, какого ответа от него ждут: — «С плачем несущий семена возвратится с радостью, неся снопы свои». Не беспокойтесь, брат Иорам. Я научу ее плакать.

Рядом с ним раздалось приглушенное: «Аминь».

Усиливающийся ветер с запада нес запахи болотной воды и гниющей сосны; он трепал бороды мужчин и раскачивал розовые кусты возле дома. Ночной воздух стал прохладнее, пот высыхал на коже у работников. Мужчины в куртках и женщины в длинных платьях стояли, повернувшись к костру. В темноте над ними тенями мелких птах сновали летучие мыши; мотыльки собирались над пламенем, вокруг которого беседовали старики. В кухонном окне через лужайку виднелись суетящиеся туда-сюда люди. Открылась сетчатая дверь, и вереница пожилых женщин с небольшими металлическими лампами вышла наружу, чтобы помочь с уборкой. Дверь захлопнулась. Половинка луны почти касалась горизонта — угрожающий перст Господа, зависший над головами людей.

Иорам поднялся.

— Вставайте, братья и сестры! — воскликнул он громким голосом и широким шагом направился к полю. — Нас ждет тяжелый труд.

Проходя мимо стайки детей, он склонился к самому маленькому из них, ростом чуть ли не меньше мешка семян.

— И смотрите, нельзя, чтобы какая-нибудь гнусь поела хоть зернышко, — предупредил он. — Это дурной знак! — Его лицо оказалось повернутым прочь от костра, так что нельзя было понять, улыбается ли он.

Остальные работники молча последовали за ним. Время отдыха закончилось.

Со столов уже убрали остатки трапезы и укрывавшую их ткань. На центральном стоял фонарь, в свете которого молодая женщина складывала столик для бриджа. Ее волосы были собраны на затылке в такой же узел, как у старших. Проходивший мимо столов Порот отставил посох и подошел к ней.

— Кузина Минна, я хочу тебя поблагодарить, — сказал он, положив руку женщине на плечо. — Так хорошо, что ты пришла. Жаль, что тебе нельзя быть с нами на поле.

Женщина кивнула. В свете фонаря ее простое лицо казалось преждевременно постаревшим.

— Пит не захотел бы, чтобы я сидела дома и горевала. Сам знаешь, как ему нравились такие ночи, когда вся деревня собирается при свете звезд. Даже теперь я чувствую, как его дух стоит рядом со мной. Сейчас он всегда рядом. Думаю, и ты его чувствуешь.

— Да, — ответил Порот. И в каком-то смысле он и правда что-то почувствовал; а может, всего лишь подул ветерок. — Я почти что могу его коснуться.

Услышав за собой какое-то движение, он обернулся чуть ли с нетерпением и оказался лицом к лицу с матерью. Она несла на кухню один из коричневых термосов.

— Давай я тебе помогу, — сказал Сарр, взял у нее термос и пошел к дому, ожидая, что она последует за ним. Но в следующую же секунду оглянулся и увидел, что она не сдвинулась с места. Женщина стояла совершенно неподвижно, как будто у ее ног раскинулся безбрежный океан, и смотрела на него с выражением, которое он не мог точно прочитать в неясном свете.

— Ты иди, — проговорила она. — Тетя Лиза моет внутри посуду.

— Я знаю, — сказал Порот удивленно. — Остальные тоже там. Ты не пойдешь внутрь?

Она покачала головой.

— Мне нужно собираться. Уже поздно, позднее, чем я думала. — Порот уловил в голосе матери легкую усталость. Хотел было вернуться к ней, но она сделала шаг назад и подняла руку.

— Нет, за меня не беспокойся. Мне тут и делать-то почти нечего. А тебе нужно возвращаться на поле. Остальные уже все там.

— Я не собираюсь их задерживать, — сказал Сарр. — Но сначала хочу узнать, как ты планируешь добраться до дома.

Мать пожала плечами.

— Господь дал мне две крепкие ноги, и я еще достаточно здоровая, чтобы на них держаться.

Отчего-то Порот был уверен, что именно это она и скажет. Когда мать принимала какое-то решение, спорить с ней было бесполезно, но он все равно считал своим долгом попытаться.

— Мама, со всеми поворотами дорога занимает добрых шесть миль, и еще с милю нужно идти до твоего дома. Неблизкий путь.

— Не нужно мне рассказывать, какой он длинный, — сказала вдова Порот. — Я уже ходила по этой дороге.