Михаил Широкий - Куколка

Ещё через пару мгновений рядом с ним бессильно рухнуло другое тело. Он понял, что это Влад. Их, очевидно, ожидала одинаковая участь. Кто-то раньше, кто-то позже, уже не имело значения.

Дверь захлопнулась, снаружи щёлкнула задвижка, и приятели остались в кромешной тьме, которую не могли рассеять бледные клочки света, проникавшие в помещение сквозь многочисленные трещины в стенах. Денис ещё некоторое время прислушивался к уже хорошо знакомым ему голосам, доносившимся извне. Лиза и Толян вполголоса обсуждали что-то, – он не мог разобрать, что именно. Валера же, беззаботный, как дитя, по-видимому, играл с собакой – слышался его придурковатый утробный смех и радостный заливистый лай пса.

Но спустя минуту-другую все эти звуки стихли. Голоса постепенно удалились, смех и лай заглохли. И во дворе установилось глубокое, ничем не нарушаемое безмолвие. Ещё более беспредельная, немая тишина царила в помещении, где находились пленники. От этой мёртвой, давящей тишины у Дениса вскоре зазвенело в ушах. Больше всего на свете ему хотелось встать и уйти отсюда. Он отдал бы всё, что имел, за возможность покинуть это жуткое, внушавшее ему неодолимый ужас место. Подняться с этой гнилой вонючей соломы, вырваться из этого душного чёрного сарая – и идти, идти, идти. Наугад, куда глаза глядят. Через леса, поляны, опушки, заросли и буреломы. Не останавливаясь ни перед какими препятствиями, не зная устали, до полного изнеможения. Лишь бы оказаться как можно дальше от этого затерянного, будто спрятавшегося в лесной глуши двора и его странных и страшных обитателей.

Но это были только мечты. Он знал, что ему не вырваться и не уйти отсюда. Что он в ловушке, в западне, из которой ему не выбраться живым и здоровым. Пример его несчастного друга наглядно продемонстрировал ему, какая судьба его ожидает. Посулы Лизы и её братца также не вселяли в него надежд на благополучный исход. Всё было плохо. Очень плохо. Хуже некуда. Он чувствовал себя лежащим без сил на дне глубочайшего ущелья, разбитым, растерзанным, сокрушённым. Где-то там, в неизмеримой, недосягаемой выси, угадывается крошечный кусочек неба, мутное, размытое пятнышко света, не отваживающегося проникнуть в безбрежную мрачную глубину, где нет и не может быть жизни. И он знает, что ему никогда не добраться до этого света, что он обречён навечно остаться во тьме, сгнить тут заживо, обратиться в прах и исчезнуть.

Глухой стон прервал его тяжкие замогильные думы. Денис слегка вздрогнул от неожиданности. Он на какое-то время позабыл о своём бесчувственном товарище. Или, вернее, так погрузился в свои тягостные, безнадёжные размышления, немного смахивавшие на бред, что забыл, кажется, обо всём и обо всех на свете. Стон приятеля вернул его к действительности. Денис обернулся к нему и некоторое время смотрел на лежавшее рядом неподвижное, казалось, бездыханное тело. У него, как и в машине, возникло ощущение, что его напарник уже мёртв. Что Влад отмучился, покончил все счёты с жизнью и пребывает теперь в местах более приятных и уютных. А ему самому остаётся лишь последовать за усопшим другом и без особых сожалений покинуть этот холодный, враждебный и страшный мир, где жизнь так неустойчива и хрупка и каждую минуту может оборваться и рухнуть в никуда.

Однако, как оказалось, Влад был жив. Всё ещё, несмотря ни на что, жив. Хотя жизнь, по-видимому, тлела в нём едва-едва, как слабый трепещущий огонёк, в любой миг готовый вспыхнуть в последний раз умирающим призрачным пламенем и погаснуть навсегда. Из его груди вырывалось тихое, едва уловимое хрипловатое дыхание, по телу пробегала лёгкая дрожь, стоны, всё более короткие, отрывистые, замирающие, всё реже слетали с уст.

Денис осторожно коснулся его плеча. И едва удержался, чтобы немедленно не отдёрнуть руку: плечо было холодное как лёд. Денису показалось, что он притронулся к трупу. Тем не менее он, преодолевая волнение, чуть слышно позвал:

– Влад… Владик…

Ответа не последовало. Влад был недвижен и безгласен. Лежал в том же положении, которое приняло его тело, когда его швырнули сюда, – скорчившись на охапке соломы, согнув ноги в коленях и уткнув голову вниз.

С трудом глотнув наполнившую его рот вязкую горьковатую слюну, как будто разбавленную слезами, Денис снова потряс приятеля за плечо и окликнул чуть погромче:

– Вла-ад! Ты слышишь меня? Скажи хоть слово.

Но Влад, очевидно, не был способен произнести ни слова. Он лишь промычал что-то невразумительное. Едва ли он услышал Дениса. Вряд ли он вообще что-то слышал и понимал.

Тем не менее Денис ещё некоторое время тормошил его и взывал к нему. Но с тем же результатом. Влад либо совсем не реагировал, либо чуть слышно стонал или что-то невнятно лепетал.

Уяснив тщетность своих попыток привести товарища в чувство, Денис понимающе кивнул и отодвинулся от него. Не зная уже, что ему делать, о чём думать, на что надеяться, пустым, отчуждённым взором огляделся кругом. Освоившиеся с темнотой глаза различили смутные очертания громоздких бесформенных предметов – то ли ящиков, то ли сундуков, то ли каких-то деревянных чурбаков – в беспорядке сваленных вдоль стен и по углам. Пространство под крышей прорезали тонкие прямые полосы рассеянного бледноватого света, пробивавшегося в отверстия между кровлей и стенами и понемногу растворявшегося в плотневшем сумраке. Где-то в соломе, густо устилавшей трухлявый дощатый пол, раздавалось шуршание и писк. Воздух в помещении был спёртый, застоявшийся, пропитанный гнилью и ещё какими-то не совсем понятными и не слишком приятными запахами, уловив которые, Денис при других обстоятельствах не преминул бы брезгливо скривиться.

Но сейчас он не обратил на них ни малейшего внимания. Внешние неудобства и раздражители не играли теперь для него никакой роли, он попросту не замечал их. В сравнении с той угрозой, что нависла над ним, всё остальное было так мелко, незначительно, несущественно, что даже как-то смешно было думать об этом. Он и не думал. Впрочем, как и обо всём другом. С определённого момента он уже, как ему казалось, вообще ни о чём не думал. Как будто утратил вдруг эту способность. На смену целому вороху мыслей, соображений, предположений, догадок и версий, переполнявших его мозг ещё совсем недавно, пришла совершенная, абсолютная, звенящая пустота. И как её неизбежное сопровождение – бессилие, вялость, изнеможение, неспособность не то что действовать, а просто двигаться, шевельнуть рукой или ногой. Его понемногу охватывала своего рода летаргия, полнейшее безразличие к окружающему и отрыв от него, неодолимое желание растянуться на земле, закрыть глаза, замереть и погрузиться в глубокий беспробудный сон, несущий с собой тишину, покой, избавление от суеты и забот, от страдания и страха. И не беда, если у этого сна не будет пробуждения, если он окажется вечным. Может быть, это даже хорошо. В конце концов, не была ли вся его жизнь сном. Только не светлым, покойным и умиротворяющим, а буйным, неистовым, будоражащим, сбивающим с толку и оставляющим в итоге мутный, горький осадок, точно память о недостойном поступке, совершённом ненароком, по недомыслию, но оставившем на совести безобразное тёмное пятно, которое не смыть никакими силами…