Литтмегалина - Гнилое яблоко

___________ ________________ _____________________ _______________ _____________ ______________ ____________________________________

В то время мои сестра и отец были еще живы, а наша семья – вполне нормальной. По меркам Рареха, так даже хорошей…

Моя мать купила замороженную рыбу – слипшиеся в комок мелкие рыбешки. Она бросила их в кастрюлю и поставила на огонь. Рыбешки растаяли, отогрелись и… ожили. Не решившись варить их живьем, мать положила рыб в таз и унесла в ванную.

Позже я заглянул их проведать – рыбы плавали в тазу туда-сюда. Я запустил руку в воду и выловил одну из рыб. Брюхо рассечено, внутренности извлечены. Это было первое странное переживание в моей жизни: рыба билась в моих руках, живая, хотя должна была быть мертвой.

В супе этих рыб я так и не увидел. Из ванной они таинственным образом исчезли. Я никогда не спрашивал мать, что она с ними сделала, и смерть выпотрошенных рыб осталась для меня такой же загадкой, как сама их противоестественная жизнь.

Почему мне вдруг припомнились рыбы? Вместе с воспоминаниями ко мне вернулось то жуткое удивление, что я испытал, наблюдая их проворные перемещения в синем пластиковом тазу. Однако мне стало чуть легче. Как приятно в этом пространстве увидеть фрагмент прошлого, являющийся несомненно твоим.

Темноту вокруг меня наполняло движение. Как рыбки из моего воспоминания, населяющие Долину сущности оттаяли и ожили, хотя должны были быть давно мертвы. Я перевернулся на бок и включил фонарик. Бледный, короткий луч. Батарейка издыхала; я, в общем, тоже. Велика вероятность, что я кончусь раньше батарейки или одновременно с ней, так что о проблеме со светом можно не беспокоиться.

Когда я чуть повел лучом влево, он высветил угол расположенного в трех шагах от меня здания. Смутно припомнилось, что я прошел мимо поселения некоторое время назад. Этот дом стоял уединено. Мне вспомнился одиноко расположенный квадратик на карте Отума, отмеченный жирным крестом. Я снова посветил на дом. Окна без стекол. Каркас недостроенной крыши. Это то место?

Хотя я смутно ощущал присутствие Отума, я не мог быть уверен, что он поблизости именно сейчас. Вероятно, это лишь оставленный им оттиск, по-прежнему витающий в воздухе. В Долине граница между событиями прошлого и настоящего все больше размывалась. Игнорируя чувство тревоги, сжимающее внутренности в узел, я поднялся на ноги. И, подсветив ступеньки крыльца фонариком, поднялся в дом…

Изнутри тот напоминал коробку, обитую черным бархатом. Севший фонарик был плохим помощником, высвечивая пространство шириной в ладонь, не больше. Один осторожный шаг… проваливающаяся доска под мной. Я отшатнулся, потерял равновесие и упал на задницу. Вытянув дрожащую руку, посветил перед собой фонариком. Пол разобран, доски сложены в стороне… Осторожно подобравшись ближе к бреши в полу,

(разверстые животы рыб)

я посветил на дно. Луч отразился от поверхности воды.

Я ощущал Отума так остро, что практически видел его: вот он подцепляет половицу острыми ногтями, тянет ее на себя, и она легко подается, не зафиксированная гвоздями. Мне показалось, что я улавливаю пульсацию, исходящую снизу. То, за чем Отум пришел в Долину, все еще здесь. Отум не смог забрать это.

(оно забрало его)

От одной идеи лезть в пролом по спине потекли капли холодного пота. Но какая у меня есть альтернатива? Это темное пространство, в котором я сейчас нахожусь… это же не обычная ночь, верно? Я сомневался, что выход из Долины существует на этой грани реальности, даже если бы каким-то чудом мне удалось добраться до 132-го шоссе – что с учетом кромешной тьмы просто невозможно. Да и как я себе представляю «выход»? Вывалюсь из черного облака в нормальный мир? Нет. Я не мой отец, чтобы тешить себя надеждой, что способен спастись посредством трусливого бегства. Вероятно, если я выполню требование Белой Женщины, я могу рассчитывать на помощь с ее стороны.

(почему я вообще оказался там, где мне только и остается, что выполнять ее требования?)

(она не оставила мне выбора)

Фонарик погас, разрядившись, и я бездумно бросил его. Услышал, как он глухо ударился о сырую древесину – последний звук, прежде чем все заглушил ритм пульса. В наступившей темноте мне показалось, что я вижу исходящее из пролома слабое золотистое свечение. Перебирая ногами, я подобрался к краю и спрыгнул в темноту, испускающую слабый запах гнили. Из-под моих ног взметнулись брызги.

________________ ___________________ ________________________ _____________________________ ____________________________________

Я лежу на спине. Голова как чугунная, не поднять. И во всем теле такая тяжесть, что меня словно вдавило в твердую поверхность подо мной. Левая половина моего лица закрыта тенью, и глаз с этой стороны слеп; правая половина лица высвечена оранжевым светом. Мое зрение двухмерно и искажено.

Мне все же удается на секунду приподнять голову, и я вижу полуобнаженного человека, стоящего спиной ко мне. Сквозь линзу оранжевого света он размыт и неясен. На его спине нарисованы красные узоры, поэтому в первый момент мне кажется, что его кожу обтягивает пестрая ткань.

(отдаленный плеск воды; вода скользит по коже, растворяя ее)

Я осознаю, что меня собираются убить, но у меня нет ни сил, ни желания сопротивляться. Уж лучше я позволю себе быть жертвой. Никто не требует от жертвы действий. Расслабься и страдай. «Давай же, – мысленно тороплю я разрисованного. – В моей груди скопилось так много страха. Разрежь ее и выпусти его наружу».

Надо мной балдахином нависает черная темнота. Она состоит из множества точек, и я вижу, как они перемещаются, копошатся, как осиный рой. Одновременно нарастает гул. Воздух густеет, сдавливая меня. Скорее бы все закончилось, чтобы, мертвый, я стал неспособен видеть, слышать и чувствовать.

У меня еще одна пара глаз на ступнях, раскрыв которые, я вижу, как мой убийца неторопливо приближается ко мне.

(По воде плывут золотые блики. Откуда этот свет?)

Он подходит ко мне. Я не хочу смотреть на него, поэтому зажмуриваюсь.

Я вижу свое лицо. Мои глаза закрыты. Я как одурманенный. Кровь мчится в сосудах, раскаляя кожу; для меня все облито красным. Пальцем левой руки я провожу по своей груди, оставляя невидимую линию – прикосновение почти нежное. Потом поверх линии делаю надрез лезвием ножа, который держу в правой, и чувствую жгучую боль и затем тепло крови, струйкой сползающей по моим ребрам.

(Стряхни с себя это наваждение. Где-где-где, ищи-ищи-ищи)

Разошедшиеся края разреза вызывают у меня ассоциацию с трещиной на переспелой сливе. Мне нравится наблюдать, как из сочной плоти сочатся красные капли. Я смотрю на его опущенные веки, пытаюсь угадать, какое выражение увидел бы в его глазах, если бы они раскрылись (в моих же собственных глазах, потому что я одновременно и жертва, и истязатель), и понимаю, что мне нравится боль. Чувствовать ее и причинять ее.