Литтмегалина - Гнилое яблоко

Легкий шорох напомнил мне о существовании Отума. Ну, подъем. Валяться здесь все равно как спать в пещере людоеда. Я боялся пошевелиться, но, наконец решившись приподняться, боли не почувствовал. Сел и, хотя остро ощущал опасную близость Отума, прежде внимательно осмотрел себя. Земля под ногтями, опостылевшая рана в правой руке, старые синяки, множество новых царапин, но ни одного ожога. Уже лучше.

Пошатываясь, как пьяный, я встал на ноги и отступил от цепочки камней еще на несколько шагов. Идол в центре круга… Теперь безобидный, он казался бесполезным, дурно выделанным куском желтого металла. Источник… идол был источником охватившего нас наваждения, в котором Отум принял на себя роль бога. Огонь Отума питался страстью фанатиков, окруживших идола ореолом силы.

– Не заставляй меня убивать тебя, Отум, – попросил я за секунду, как он появился среди деревьев. Мой голос был лишен эмоций. Бесцветный и сухой, как полумертвые листья, вздрагивающие над головой.

Взгляд Отума не выражал мирных намерений. Он смотрел на меня злобно, как пес, и, пожалуй, выглядел даже жалко с этой тупой больной яростью в глазах. Его бледная кожа, перечерченная кровавыми полосами, казалась настолько тонкой, что ее легко сорвать совсем, просто подцепив ногтями. Он был изранен, хотя мне досталось явно больше – несправедливый дележ.

Продолжая отступать, я споткнулся о ранее выпавшую из моего кармана цепь и медленно, не спуская взгляда с Отума и даже не моргая, поднял ее. Ну вот, теперь у меня есть шанс восстановить справедливость, но не то чтобы меня интересовала справедливость. Не то чтобы меня вообще интересовало для чего, почему, отчего и зачем. Большая часть души как будто отмерла – ничего на месте потерянных фрагментов, только ожесточенность и холод.

– Я просто хочу завершить этот кошмар, Отум. Любым способом, – сказал я ровным голосом. – И если ты мне мешаешь…

На самом деле, я чувствовал меньшую решимость, чем заявлял. В его руке мелькнул нож, лезвие которого показалось мне белым, как мел, и я метнулся в сторону. Нож вонзился в ствол дерева. Вместо коры сейчас могла быть моя кожа, вместо древесины моя плоть. И я решился. Я замахнулся и ударил приблизившегося Отума цепью. Он вскрикнул, и я одновременно с ним, будто это на моем плече сейчас разорвали ткань металлические звенья, оставляя на коже наливающиеся кровью ссадины.

Секунды назад мне казалось, что я ничего уже не смогу почувствовать, сейчас же взрывом расплескалось обжигающее отчаянье. Я не хотел убивать его, ненавидел сам факт, что мне приходится убивать его, но у меня не было другого выхода, потому что я больше не мог оставаться преследуемым. Я хотел покоя. Я дошел до того истерического нетерпения, какое, должно быть, чувствует лиса, застрявшая в капкане, когда начинает отгрызать себе лапу.

Я ударил Отума снова. В горле мучительно сжалось, но его ответный удар напомнил мне, что я защищаюсь.

Обычно боль останавливает человека, но Отум продолжал нападать. Он двигался как ожившие мертвецы из роанских фильмов ужасов – рывками. От его очередного выпада я увернулся, но не очень удачно, и лезвие скользнуло по моему боку, пропоров ветровку. И во мне поднялась волна гнева. Я не знал, кем считает (считал) меня Отум, но я не позволю терзать себя безнаказанно. После всего, через что мне пришлось пройти, после всей этой боли, эхо которой до сих пор звучит во мне, после того, как я навсегда потерял в себе что-то, лишь бы спастись от полного исчезновения, он не может стать для меня непреодолимым препятствием. Я нашел в себе ожесточенное существо, упорно твердящее одно: спасай себя.

Мир вокруг превратился в нечто мутное и бесцветное. Только выпады Отума и встречные мои. Мое сознание сжалось и погасло, и осталось только ощущение чудовищной неправильности происходящего. Он зацепил меня еще пару раз, но боли я не почувствовал. Ударив его по лицу цепью, проведя красную полосу под его глазами, я испытал странное сожаление, будто ломаю что-то ценное, принадлежащее мне самому.

Я хлестнул Отума по руке, выбивая нож, и он обхватил другой рукой свое окровавленное запястье. Какой удачный момент, чтобы врезать по глазам. Вместо этого я замер, тяжело дыша и напряженно вглядываясь в него. Остановимся, пожалуйста . Секунда дурацкой мягкотелости, и он обрушился на меня с силой, которой я физически едва ли мог противостоять. Звенья цепи чиркнули по коже, оставляя на ладони и пальцах саднящий ожог, и мое оружие стало оружием врага. Холодные звенья обхватили мою шею, и лишь когда от натяжения цепи они глубоко вдавились в кожу, я осознал, что это финал.

– Отум… – мои губы двигались, но голос отсутствовал.

Прежде подобная ситуация показалась бы мне ужасной. Но сейчас… даже удушение воспринималось как нечто вполне будничное: попытался отбиться, не получилось, задушили; таки день еще с утра не заладился. Мои влажные от пота руки скользили по пальцам Отума, но не могли разжать их. Я царапнул его кожу в тщетном упорстве полудохлого бродячего кота, истязаемого злым мальчишкой, а потом ударил Отума кулаком в лицо. Бесполезно. Опытный инструктор по борьбе сказал бы, что у меня было как минимум пятнадцать способов выбраться из этого положения. Вероятно, я бы нашел один из них, если бы немного подумал. Но у меня темнело в глазах, и я совершал бессмысленные, панические действия. Все же при следующем ударе мне почти случайным образом удалось вдавить кулак Отуму в глаз, и нажим Отума ослаб, а затем он совсем отпустил меня.

Я жадно втянул в себя воздух, и сразу получил такой удар в живот, что согнулся пополам. Перед глазами все окрасилось в какие-то совсем уж дикие оттенки, и тогда я решил, что с меня хватит. До этого момента меня сдерживала убежденность, что нехорошо ломать кости людям в целом и Отуму в особенности. Суровая реальность заставила меня стремительно пересмотреть свои моральные установки. И я вломил Отуму со всей дури. Получи!

Ломая ветки, Отум рухнул в кусты позади, так резко, будто я не ударил, а выстрелил в него из ружья, и только его длинные ноги с белеющими в прорехах расцарапанными чуть ли не до костей коленками торчали наружу.

Я смотрел на него минуту, или пять, или всего-то секунду, и среди повисшей в Долине пронзительной тишины (сейчас тишина меня уже не радовала) слышал лишь собственный хрип. Отум не двигался. Я подумал: я убил его, нет, я не мог убить, тем более его, но неужели я убил? Я был совершенно оглушен. К горлу подкатила тошнота. Затем я услышал какой-то звук. Странный, дергающийся звук. Я не сразу узнал его, потому что менее всего ожидал услышать это сейчас: Отум смеялся.

– Заткнись, – выговорил я, тяжело дыша.

Но он продолжал ржать, поганый ублюдок.