Марк Грим - ИНСАЙТ

…Мы счастливо хохотали, за надёжной стеной старых бархатных штор, закрывших по периметру старый чердак. За тканью слышались плач и вопли, но мы, освещённые зелёным светом её поясного фонаря, всё продолжали смеяться. От ужаса и облегчения.

…Сил не осталось, и мы повалились прямо в пыль, обнявшись и продолжая смеяться. Я зарылся носом в её пахнущие соломой волосы и обнимал тёплое, живое тело всё крепче. Мы как-то не обратили внимания, поначалу, что на ней только бессовестно короткое платье, а мои штаны почти полностью съела мостовая. Когда поняли это, наши губы уже жадно искали друг-друга, а руки скользнули вниз. Мои – под её короткое платье. Её – в то место, которое раньше прикрывали штаны. Была ли это просто потребность в разрядке, после пережитого страха? Животный инстинкт? Не знаю. Что бы это ни было, я был благодарен за это, ведь, когда её податливое тело извивалось в моих руках, а стоны ласкали уши, я, впервые за долгое время, почувствовал, что и правда жив…

…но, стоило мне оказаться здесь…

… Пасть, открывшаяся под ногами, засосала край моей штанины, а руки у меня были заняты – я разбрасывал старой деревянной битой наползающих Теней. Лиса развернувшись, побежала ко мне, но (Я ПРОМАХНУЛСЯ!) её сграбастали жадные, искривлённые пальцы ближайшей Тени и бросили на мостовую. Её крик становился всё тише, по мере того, как новые и новые призраки падали сверху, пытаясь добраться до жизни и тепла сквозь её рвущуюся кожу…

…Мы счастливо хохотали, за надёжной стеной старых бархатных штор, закрывших по периметру старый чердак. За тканью слышались шепотки и шорохи. Внезапно, шторы перед нами раздвинулись в стороны и глаза резанул свет искрящих софитов, направленных на сцену. В огромном зрительном зале, поднявшись с поеденных молью кресел, нам аплодировали разлагающиеся мертвецы. Мы поклонились. Кланялись, раз за разом, пока эта гнилая толпа поднималась к нам…

…Сил не осталось, и мы повалились прямо в пыль, обнявшись и продолжая смеяться. Я зарылся носом в её пахнущие соломой волосы и обнимал тёплое, живое тело всё крепче. Мы как-то не обратили внимания, поначалу, что на ней короткое платье, а мои штаны почти полностью съела мостовая. Когда поняли это, наши губы уже жадно искали друг-друга, а руки скользнули вниз. Мои – под её короткое платье. Её – в то место, которое раньше прикрывали штаны. Была ли это просто потребность в разрядке, после пережитого страха? Животный инстинкт? ГОЛОД? ЖАЖДА? НЕ ЗНАЮ, Я БЫЛ БЛАГОДАРЕН, ЗА ВКУС ЕЁ КРОВИ НА ГУБАХ! ЗА ТЕПЛО ВНУТРИ РАСПЛАСТАННОГО ТЕЛА…

…Женщина кричала во сне. Пробуждающийся разум выталкивал меня обратно в комнату со светящимися нелюдями и испуганными детьми. Уже проваливаясь сам в себя, истаивая, как туман под солнцем, я успел лезвием мысли расписаться на фасаде её сознания: «ИДУ ЗА ТОБОЙ!»

На следующий день, проснувшись, я оказался в комнате один. Керосиновая лампа давно погасла, а оборудование на столе просвечивало пустыми внутренностями, будто какая-то тошнотворная глубоководная рыба с прозрачным брюхом. Тело ломило, в воспалённых глазах перекатывались песчинки. Я провел рукой по лицу и почувствовал, что что-то изменилось. Но поверив сперва, я снова прикоснулся ко лбу. Ожог исчез! Калейдоскоп мыслей закрутился в голове: Я свободен? Болен? Может, мне вообще всё это привиделось?

Галлюцинация? Только внимательно осмотревшись и впитывая гнилую реальность покрытого прелыми опилками пола, отсыревших обоев и остатка химической вони, мне снова удалось напомнить себе где я и как тут оказался. Даже, если Звонарь мне привиделся, дальнейших планов это не меняло. Я ещё раз потёр лоб, удивляясь новым, пробороздившим его глубоким, грубым, неровным морщинам, и поднялся, подтянув к себе одежду. Запалив одну из спиртовок, я нашёл на столе металлическую миску, которая показалась мне чище остальных и, зачерпнув воды из стоявшей в углу деревянной кадки, извлёк из мешка жестянку с кофе. Крепкий, до черноты, горький напиток позволил мне слегка прийти в себя. Решив, что сидеть и ждать не имеет особого смысла, я отдёрнул дверь-одеяло и вышел в коридор.

Тут мало что изменилось. Из трещин в стенах проклюнулось ещё несколько поганок, создающих тревожный багровый полумрак, превращающих дверные проёмы в (МАНЯЩИЕ) пугающие провалы в темноту. Я прошёл в тупиковый конец коридора и воспользовался прорубленной в полу ямой. Вернулся и только сейчас заметил две фигуры вдали, у входной двери. Вчерашний старик сидел на досках, откинувшись на стену и, слегка постукивая затылком по штукатурке, неразборчиво бормотал: «Ну, а если действительно? Смысл… Есть? Да, должен! Должен…!». Над ним склонилась женщина, судя по коротким, чёрным, слегка поредевшим, волосам та, которую я мельком видел вчера. Она пыталась поймать блуждающие старческие ладони и втиснуть в них кусок плесневелого хлеба, но старик этого даже не замечал. Наконец, утомившись, Жвачка просто положила хлеб рядом, прямо в пыль и пошла по коридору в мою сторону. Разглядев (СИЛУЭТ В КРАСНОМ МРАКЕ) меня, на секунду замерла, испугавшись, и легонько вскрикнула. Потом, видимо узнав, потихоньку пошла дальше. Я чувствовал шёлк интереса в её взгляде. Он приятно щекотал кожу. Не дойдя до меня несколько метров, она, отведя глаза, шмыгнула в одну из дверей слева. Я пошёл за ней. Меня манил запах…

Открыв дверь, я на секунду зажмурился. Комнатка с единственным плотно забитым окном, чуть больше той, что занимал Хорь, была неожиданно ярко освещена. На полу, на полках шатких этажерок, на покосившемся столе сгрудились разномастные тарелки и миски, наполненные грибами, разной степени яркости: от почти уже угасших, до режущих глаза. Густо пахло плесенью, гипсовой пылью и, будто, духами. Само помещение представляло собой забавную пародию на будуар. Рассохшееся трюмо с рваными осколками зеркала в раме, освещённое несколькими сальными свечами; обрывки бархата, на манер штор висящие над глухо заколоченным окном; потёртые, ломаные и грязные гребешки, пудреницы, зеркальца и прочий бесполезный мусор. Женщина стояла посреди комнаты, стянув на спине платье из мешковины так, что оно плотно обхватило слегка располневшее тело, и ловила своё отражение в разбитом зеркале. Она быстро повернулась, когда я вошёл. В глазах снова мелькнул лёгкий испуг, смешанный с интересом. Она не была особо красива. Покрасневшие, усталые глаза, загрубевшие пальцы. Но голос (ХОЧУ!)! Он журчал, как ручей по хрусталю:

– О, привет… – она расправила платье. – Ты Рейдер, да? Кот?

Я уже открыл рот, чтобы ответить и поблагодарить за перевязку, но… Стоило затхлому воздуху коснуться моего языка, я уже знал всё. Даже то, чего она сама не знала (НЕ ХОТЕЛА ЗНАТЬ!). Аромат кориандра, старой сукровицы и цедры… Она была вкусна, по-своему. А я (ГОЛОДЕН!) мог отдать этому должное. Ей не нужны были слова, даже если она думала по-другому. Я шагнул вперёд и грубо толкнул её в грудь, заставив удариться о край трюмо. Несколько светящихся мисок опрокинулось и стало на пару тонов темнее. Она открывала рот, чтобы (УМОЛЯТЬ!) закричать, но мои пальцы уже сдавили её горло, гася звук. Она задёргалась, пока я не нашёл взглядом её глаза. Тело под моей рукой слегка расслабилось. Я ненадолго ослабил захват, чтобы дать ей подышать, а потом, схватив ещё сильнее, приподнял колено и почти посадил её на него. Она прерывисто выдохнула, и я заставил её ёрзать взад и вперёд, чувствуя, как моя штанина становится мокрой, а вкус её (СЛАБОСТИ!) желаний усиливается.