Марк Грим - ИНСАЙТ

Я всё ещё не мог двигаться. Сил хватило только протестующе зашипеть и оскалить клыки, когда тонкая кожа перчатки легла мне на лицо. Пальцы, неожиданно сильные, болезненно сдавили виски и разум затопил потрескивающий, мятный холод. Я почувствовал какое-то родство. То, что делал этот человек (ЧЕЛОВЕК? ХА!) было похоже на то, как я сам, в последнее время, вторгался в чужие мысли. Только воздействие было куда более изящным. Я, проникая в разум других, словно обрушивал на их сознание, дикую, бурлящую тёмными эмоциями волну безумия, которая сносила всё на своём пути, оставляя от чужих мыслей корчащиеся в ужасе, изломанные осколки. Так же, только куда более мощно, действовал Звонарь и Расколотые. А здесь, словно мне в мозг с какой-то, хирургической даже, нежностью медленно вводили тонкий ледяной клинок, сепарируя мысли, перебирая и изменяя их. Не было уже привычного голода, жадности и жестокости. Только холодный, математически-абстрактный интерес вивисектора.

В глазах потемнело. Я попытался сопротивляться, но моя тьма была слишком слаба и её, холодно и спокойно разрезали на маленькие, неопасные кусочки, мгновенно забившиеся в щели сознания.

– Посмотрим, что ты за зверёк такой… Кот, да? – слышал я сверху тёмного колодца, в который погружался всё глубже.

– Хм, интересно.

…не безнадёжен.

Возможно…

Да… …рошо.

Зови меня Баута.

И темнота.

…Лиса. Мой Лисёнок. Ноги еле достают до каменного пола кончиками пальцев. Я чувствую, как железные браслеты терзают, грызут тупой болью нежные запястья, пуская по алебастровой коже голодные, кровавые слюни. Я кричу ей прямо в ухо, но она не слышит меня, здесь не слышит. У меня нет здесь ни голоса, ни силы, слишком много света в этом тёмном, сыром подземелье. Могу только наблюдать, хотя старшему (ХОЗЯИНУ) не доступно и это, чем глубже ты во тьме, тем слабее на свету. Люди. Звери на двух ногах, закутанные в белые хламиды. Они приходят два раза за цикл. Первый раз окатывают мою девочку ледяной водой, чтобы она очнулась и кормят. Почти насильно. Потом, через несколько часов, появляется вторая группа. Всегда во главе с огромным бородатым мужчиной, который кажется смутно знакомым. Циклы бегут, будто кто-то ускорил время в десяток раз. Сначала мужчина (ЯКОВ! СУКА!) только говорит. Проповедует, проникновенно и с жаром. Но моя девочка молодец, она не из тех, кто поддастся на красивые слова и забудет о причинённом зле (О МЕСТИ!). Первый раз она плюёт в это самодовольное рыло. Яков никак не реагирует. Он заканчивает проповедь и уходит, забирая единственный фонарь и оставляя Лису в темноте, раз за разом.

Потом настало время «интенсивного» убеждения. Если бы я был там во плоти, милая моя, драгоценная, я бы нарисовал для тебя на стенах прекрасные картины кровью этих сволочей. Я заставил бы их ползать на коленях, вымаливать прощение, пока я вытягиваю (ВЫГРЫЗАЮ!) из них жилу за жилой. Но я могу только смотреть. И беззвучно кричать вместе с тобой, пытаясь хоть как-то разделить эту боль.

Они начали с ногтей на правой ножке, которую я так любил целовать, наслаждаясь тем, как ты вздрагиваешь. Ржавые щипцы оставили на их месте розы кровавых ран, пока ты кричала и билась, рассекая запястья о кандалы. И ушли. Молча. Оставив нас плакать в темноте от боли, отчаяния и бессилия. Как в калейдоскопе кошмарных снов я раз за разом наблюдал эти зверства: рассечённая кнутом спина, ожоги на животе от железного прута, упавший на пол мизинец.

Отчаяние и ненависть достигли пика и вырвали меня из этого кошмарного видения в тот момент, когда игла с продетой в неё грубой нитью начала прошивать твоё левое веко…

Кофе был хорош. Ни разу, сколько я себя помню (а это не так долго), я не пил ничего подобного. Я сидел за дубовой стойкой, утопающей в пару, запахе зёрен и корицы кофейни, уже привыкнув не обращать внимания на странных, с белыми глазами посетителей, сидящих за столиками и болтающих о чём-то, не издавая ни звука. Они тоже, будто не замечали меня. Баута ушёл вчера (относительно, ведь в Парке всегда был ранний, тёплый вечер). Сказал, ему нужно подготовиться к уходу. Два «дня» прошло с того момента, как я с криком и раскалывающимся от боли черепом очнулся на той же скамье, на которой Серафим препарировал мои мысли. Охваченный паникой после видений, в которых Озарённые пытали Лису, я вскочил, чтобы тут же обессиленно рухнуть на издевательски-тёплый песок. Я пытался ползти куда-то, бормоча и роняя на дорожку слёзы и кровь из прокушенной губы, пока меня не остановил опустившийся на спину тяжёлый сапог и вкрадчивый, глухой голос:

– Успокойся, дитя. – Баута коснулся моего затылка и эмоции погасли, словно в костёр выплеснули ведро воды. – Я видел всё, вместе с тобой. Я теперь знаю тебя лучше, чем ты сам, несчастная игрушка. Первый урок, который ты должен выучить – здесь, ни в Городе, ни в моём Парке, ни в самом тебе, нет ни капли реальности или правды. То, что ты видел могло случиться несколько циклов назад, может случиться завтра, а может быть просто бредом твоего воспалённого сознания. Или кошмаром, вложенным тебе в голову нашим общим знакомым. Не позволяй этому влиять на твои поступки. Держи информацию в голове, но действую холодно, по плану.

Он помог мне подняться и подставил плечо, когда меня шатнуло от слабости:

– Пойдём. Тебе нужно отдохнуть и многое узнать, прежде, чем мы отправимся в Храм.

Я, совершенно опустошённый, побрёл через парк за своим новым, зловещим знакомым. Примерно через пол часа, мы вышли на маленькую, круглую булыжную площадь, охристую от солнца. Маленькая кофейня справа манила фасадом, улыбалась тёплым светом сквозь тяжёлые деревянные ставни. Слева, на поляне высились давно замеченная мной небольшая конструкция американских горок. По рельсам скользили ярко раскрашенные вагонетки, в которых сидело несколько человек с теми же, бессмысленно-белыми глазами, которые я до этого видел у детей. Они синхронно вскрикивали на подъёмах и спусках, раз за разом, в одних и тех же местах. Выражения лиц тоже оставались неизменными – жутковатые, будто у кукол, отсутствующие улыбки. Вагонетки нарезали круг за кругом, не думая останавливаться. Была в этом такая безысходная, неизбывная жуть и обречённость, что на минуту я замер. Появилось желание присоединиться к этому мрачному, закольцованному веселью. Вечно – подъём-спуск, подъем-спуск и спокойная мертвенная улыбка. Почему-то мне казалось, что для меня вагон остановится.

– Тебе не стоит туда идти. – голос Бауты вернул мне ощущение реальности. – Это по сути – тюрьма. Для души, для мыслей. Хотя, – он пожал плечами, заставив плащ колыхнуться в тёплом воздухе. – они, хотя бы довольны. Ни боли, ни тревог.