Марк Грим - ИНСАЙТ

– Кот, есть ещё пара моментов.

– Да? Что именно? Надеюсь, – я усмехнулся, снова оцарапав губу об острия зубов, – не слишком сложно. Я ещё прошлый разговор не переварил.

– Первое. – Баута продолжал серьёзно, никак не отреагировав на шутку. – Когда мы уйдём… В общем, увидишь, но приготовься, зрелище может шокировать. Просто… В общем приготовься.

Второе. Озарённые. Они обычные люди, которые нашли способ стать в чём-то похожими на таких, как мы. Или противоположными нам, не важно. Ты видел свечение вокруг них?

Я кивнул, вспоминая, как Тени, наводнившие Шпиль, шарахались от слабо светящихся фигур. И поморщился, вспоминая, как воспринимал этот свет в одном из видений: что-то полосующее кожу и плоть, множество режущих струн, натянутых в воздухе.

– Так вот. Я не знаю, что это. И никто не знает. Но, если ты найдёшь источник этой силы – нужно его уничтожить. Фанатики уже слишком многих погубили. И многих превратили в таких же, как они сами, ведь многие отдадут что угодно, за защиту от ужасов. В общем, если представится возможность, мы должны это прекратить.

Он продолжил пить, что-то сердито бормоча. Я покатал в пальцах почти не тронутую кружку и спросил:

– Ещё что-нибудь?

– Да. – Серафим встал и аккуратно поставил кружку на столешницу. Она тут же исчезла. – Твоё лицо. Я защищаю людей, живущих вокруг парка и не особо горю желанием их пугать. А ты… Ну, в общем, они таких уже видели и знают, чем это черевато. Некоторые, особо горячие, могут даже попытаться причинить тебе вред. А это – мои люди, и в обиду я их не дам. Так что нужно тебе прикрыться. У меня было несколько масок, с тех пор, как нас, Серафимов, было больше. Но… Теперь я уже и не знаю, где они.

«Интересно, он о масках или о друзьях?»

– У меня была маска. Осталась от убитого Расколотого. – ответил я на немой вопрос. – Но она в рюкзаке, а рюкзак, – я махнул куда-то в сторону окна. – я бросил где-то в Парке. Так что…

– Ты убил расколотого?!

– Да. Ну, технически, я был не один, но…

– Ты надевал его маску? – беспокойство в его голосе немного меня напугало.

– Нет, вроде. Не, точно нет. Хорь надевал… – я склонился над кружкой, вглядываясь в гротескное отражение своего лица в чёрном жидком зеркале. Неожиданно накатила тоска. И по кому?! По бездушному меняле, превратившему собственную приёмную дочь в проститутку и кучу раз заслужившему смерть. А вот смотри ка, я горевал. Не по нему даже, а по себе. Ведь его (НЕ ТОЛЬКО) кровь была на моих руках. И того Кота, которого когда-то спас Улыбака, похоже, больше нет. Осталось чудовище(ЧУДО), монстр(АНГЕЛ)…

– Ладно. – голос Бауты в очередной раз вырвал меня из задумчивости. – Ты можешь впитать Силу Расколотого, одев маску. Но, только если уверен, что справишься. Это – всегда! – тяжелейшее испытание для рассудка! Я бы не позволил тебе, но в Храме тебе нужна будет вся сила, что есть. И, особенно, когда мы войдём в Локус.

– Что это? Какое-то место?

– Да. Место, сердце, средоточие, узел, эгрегор, называй как хочешь. Бесполезно объяснять, пока не увидишь. Пока знай, что оно может вывести, куда пожелаешь, в нашем случае – к Храму. Но для этого там нужно выжить. И не сойти с ума, да.

Я подумал о Лисе. Нервы пронзило воспоминание о её боли, которую я разделял во сне. Беспокоиться за рассудок, когда моя девочка там?! К чёрту. Уверен, даже если я и свихнусь, мысль защитить её станет фундаментом моего безумия.

– Я уверен, справлюсь. Но сначала нужно найти рюкзак.

– Не надо. Свои вещи ты скоро получишь. Идём. – Баута направился к выходу, старательно не глядя на людей вокруг, которые всё так же бесконечно разговаривали о чём-то, не издавая не звука. Когда мы вышли в вечернее, густое как мёд солнце, бронзовый колокольчик над дверью звякнул, словно прощаясь. Мне этот звук показался погребальным звоном.

Серафим прошёл к центру площади и наклонился, подняв что-то с камней. Это оказалась та самая палочка, что я видел у него в первую встречу. Короткая, ладони полторы в длину, неправильной формы, светлая. Короче, обычная ошкуренная веточка ивы. Но Серафим поднял её с какой-то мрачной торжественностью, приложил на секунду ко лбу, а потом поднял над головой.

– Приготовься! – услышал я в очередной раз.

А потом началось сущее безумие. В очередной раз.

Небо дрогнуло от беззвучного грома. Воздух, со звоном, прочертили трещины, рванувшиеся от Бауты в пустоту. Секунду, бесконечно долгую секунду ничего не происходило. Только вокруг копилось напряжение, как перед грозой. Даже волосы у меня на руках встали дыбом. А потом раздался звук, похожий на усталый вздох. И… Всё рассыпалось.

Разделённые трещинами фрагменты Парка лопались, словно стеклянные шарики, брошенные о камень. Но осколки не падели, они скручивались в потоки, в водовороты и, стягиваясь к фигуре Серафима, как к центру бури, исчезали в складках плаща. Вот взорвался фрагмент неба с половиной солнца и резко стало темнее. В разрыв жадно заглянула чернота, отсвечивая знакомым зловещим глазом кровавой луны. Скамья и кусок стены кофейни слева от меня лопнули, оставив пятачок жухлой, нездоровой травы и тёмного, будто припорошенного угольной пылью, воздуха. Весь этот калейдоскоп визуальных ощущений молотом ударил по нервам и я, застонав, опустился на колени, панически пытаясь прикрыть глаза ладонями. Тьма внутри ликовала, напитывалась от бушующей вокруг мощи, пыталась вырваться, но мне, каким-то чудом, удавалось не выпускать её. Не знаю сколько это продолжалось, может несколько часов, а может мгновение. Но, когда закончилось, я чувствовал себя как человек, только что побывавший в центре шторма. Почти физически, кожей, я ощущал благословленную, бархатную тишину вокруг.

– К этому… Проблематично подготовиться. – язык не слушался, так что говорил я довольно невнятно. Но Баута понял.

– Это? – донёсся до меня его неожиданно тихий голос. – Нет, Кот, я имел ввиду другое.

И я открыл глаза. И ужаснулся. В очередной раз.

Шагах в десяти от меня высилась знакомая ржавая ограда Парка. Но вот сам Парк – исчез. Не было ничего. Просто квадрат в раме ограждения, десять на десять метров, поросший мёртвым газоном. Прямо под ногами лежал мой рюкзак. В двух шагах справа – арбалет Хоря. А возле Бауты… Я бы назвал это свалкой. Куски покорёженных рельс, опрокинутая скамья, полуразвалившийся, прогнивший сруб колодца. Какие-то черепки, тряпьё, опрокинутая вагонетка, на которой ещё угадывались следы съеденной временем голубой краски. Рядом поскрипывала насквозь проржавевшая карусель.

И ещё – были тела. Должно быть, пара десятков тел детей и взрослых. Двое, что лежали возле скамьи, слабо шевелились, но по их ввалившимся глазам, вздувшимся животам и усохшим, обнажившим дёсны губам, было понятно, что долго они не протянут. В опрокинутой вагонетке зловеще скалились редкими зубами гнилые черепа, венчавшие ветхие остовы, кое-как прикрытые обрывками мешковины. А тряпки под ногами… Я с ужасом понял, что это почти разложившиеся элементы одежды, а черепки – осколки костей.