Марк Грим - ИНСАЙТ

Я, обессиленный, рухнул рядом с ней, не обращая внимания, на тут же пропитавшую штаны кровь. Всё напряжение последних циклов обрушилось на меня. Горькое. Едкое. Обессиливающее. Я опоздал. Я протянул руку, чтобы коснуться её щеки. Не решился. Просто снял с её головы капюшон. В смятении, переходящем в злость и отчаяние, смотрел на любимую женщину и с трудом узнавал её. Лицо избороздили морщины. Огненно-рыжая грива была криво, уродливо острижена, а на правой руке не хватало мизинца и указательного пальца. Лицо превратилось в клумбу синяков, жёлтых, синих, чёрных. Застарелых и совсем свежих. И эти стежки на глазах. Я, чувствуя льющиеся градом слёзы, потянулся к ней и ослабил тряпку, которой эти скоты завязали ей рот. Она, кашляя, выплюнула ветошь, заменявшую кляп и, улыбнулась искусанными в кровь, разбитыми губами, будто узнала меня.

– Котик. – шёпот был еле слышен, но она потянулась ко мне, и я, уже не сдерживаясь, сжал её в объятиях так, что она слегка вскрикнула. Секунду она, натянув цепь, пыталась обнять меня в ответ, а потом её ладони бессильно опустились обратно на пол. Всё ещё сжимая исхудалую фигурку в руках, я вздрогнул, услышав хриплый, почти потусторонний шёпот, в котором с трудом угадывался родной голос:

– Ты опять пришёл, да? Опять дашь мне надежду, а потом придут они?! Нет, нет, нет. Нет! – теперь она пыталась кричать, но иссушенное горло исторгало только громкое сипение. – Я знаю, что это мне опять кажется! Ты не придёшь! Не хочу, не хочу! Я почти вижу свет… Когда они говорят… Когда поют…

Внезапно, словно силы окончательно её оставили, Лиса опустилась на пол и свернулась в клубок. Её лицо, только что искажённое гневом и обидой, теперь лучилось спокойствием. Бессмысленным и бездумным. Она слегка улыбалась и что-то напевала себе под нос.

– Прости, рыжик. Пожалуйста, прости. – на несколько минут я замер. Руки не слушались, продолжая сжимать её плечи, в бессмысленной надежде на привычный отклик. Нужно было помочь ей, что-то делать, а я не мог. Всё казалось бессмысленным. Женщина передо мной была сломлена. И можно было быть сотню раз уверенным, что это не моя вина, а скотов, которые смеют называть себя людьми, но я не мог отделаться от мысли, что подвёл её. Я опоздал. Допустил, чтобы это случилось. Кажется, я закричал. И кричал долго, пока горло не резанула боль. А потом закричал снова. К счастью, никто из белых так и не появился, хотя мне и хотелось(ДААААА, ДАЙ). Видимо здесь привыкли к крикам.

–Ну ничего. – прошипел я, кое-как успокаиваясь. – Я к херам разрушу ваш мир. И спляшу сверху, на том, что от него останется.

Во рту поселился привкус меди, а горло сводило рыданиями, пока я, скинув мешок, доставал из него флягу с водой и, смочив край плаща, протирал Лисичке глаза. Она совершенно не реагировала, только хихикала иногда, когда ткань касалась бровей. Под слоем засохшей крови обнажились почти зажившие раны, в которые была продета грубая, сапожная нить. Максимально аккуратно, придерживая её голову, чтобы она, не дай бог, не дёрнулась, я надрезал нитки. Когда я стал распускать стежки, она захныкала от боли и задёргалась, так что пришлось прижать её голову к полу. Самое жуткое – при этом она продолжала улыбаться.

Покончив со швами я медленно, как мог нежно, раскрыл ей веки. И чуть не отшатнулся. Не было чего-то особо страшного или жуткого. Только опустошённость. Вместо двух ярких, сияющих энергией, не смотря на страх, изумрудов, которые я помнил, на меня взглянули гноящиеся, мутные, как у пьяницы, совершенно бессмысленные бледные стекляшки. Ни мысли, ни эмоции не было в них. Словно я играл в гляделки с выглаженным временем черепом. Но всё таки это была она, моя девочка.

Я снова обнял её, совершенно безразличную к окружающему оболочку и, как, кажется уже годы назад, уткнулся лбом в её плечо и заплакал. Я рыдал беззвучно, давясь криками, чувствуя тошноту. Вспоминал, как она утешала меня в прошлый раз, когда я ещё был не в себе. Как плавилась в моих руках, когда я очнулся, за несколько часов до того, как всё рухнуло. Не знаю, сколько бы я так просидел, но в голове снова прошелестел еле слышный голос: «Время.». Я очнулся и, пытаясь успокоиться, глубоко задышал, борясь с икотой и удушьем. На лице Лисички появилось озадаченное выражение, как у заинтересованного младенца и она, вытянув руку, коснулась моей маски и неуверенно, будто пытаясь вспомнить слова, прошептала:

– Ну. Ну, ты же большой, что плачешь?

И снова впала в ступор. Я попытался взять себя в руки и осмотрел цепь. Она была пропущена сквозь металлическую петлю на полу, а кандалы на руках были закреплены двумя одинаковыми, ржавыми замками. В поисках ключа я, заставив кровавую лужу тошнотворно хлюпать под ногами, подошёл к телу Озарённого и, с трудом, перевернул его. К моему удивлению, толстяк был всё ещё жив. Его пальцы слабо подрагивали, а выпученные глаза бешено крутились в глазницах. Я плохо помню, что было дальше. Только то, как я, молча улыбаясь, раз за разом вонзал нож в жирное, оплывшее лицо, пока руки не покрыла кровь, до самых локтей. На верёвке, с трудом охватывающей необъятную талию, обнаружилась связка ключей. Я забрал их и, со второй попытки найдя нужный, разомкнул браслеты Лисы. Двое других узников, не обращали на происходящее совершенно никакого внимания. Первый всё так же пытался петь сквозь кляп, а второй, видимо, впал в тот же ступор, что и моя девочка.

Я закинул её вялую руку себе на плечо и встал. Она поднялась вслед за мной, вскрикнула, и я снова, в бессильной злобе, заскрежетал зубами. Её левая нога, судя по небрежно наложенной шине из палок и грязных бинтов, была сломана в районе голени. Я побрёл по направлению к лестнице, проклиная ублюдочных фанатиков и представляя, с каким наслаждением я убью (СОЖРУ) каждого из них. Лиса, неуклюже подпрыгивала, почти повиснув на мне, и продолжала мычать под нос что-то, в чём я с удивлением узнал религиозные гимны этих сволочей. Медленно и мучительно мы, наконец, добрались до лестницы, ведущей на нижние этажи. В неверном свете сияющих стен, каменные ступени влажно поблёскивали, неприятно напоминая оскаленные тупые зубы. Свободной рукой я покрепче обхватил Лисичку за талию и мы побрели вниз, во тьму.

Под Храмом оказался настоящий муравейник и, если бы не голос в моей голове, я бы никогда не нашёл дорогу. Мы спускались долго. Этаж за этажом, максимально тихо минуя немногочисленные, выходившие в коридоры двери. Пару раз поведение Лисы менялось. Она то билась в беззвучной истерике, утверждая, что я ей кажусь, то порывалась вырваться и убежать. Ей даже почти удалось, но, рванувшись в сторону, она опёрлась на сломанную ногу и неловко рухнула на пол. Тихонько вскрикнула и тут же снова начала успокоенно напевать. Я пытался справиться с эмоциями и молча, упорно, продолжал тащить её вперёд, от лестницы до лестницы.