Марк Грим - ИНСАЙТ

Я помахал рукой с Ключом, заставив их глаза алчно забегать. Яков тяжело шагнул вперёд, словно совершенно не боялся, глаза вспыхнули фанатичным пламенем, как два зловещих угля. Меня не впечатлило, в конце концов, я уже смотрел в глаза повелителю всех страхов:

– За что? За истину? За надежду, которую мы дарим людям в этом мире бесконечного ужаса? Ты жалкий, вскормленный кошмаром монстр. А у нас есть сила, бороться с такими, как ты!

Он поднял левую руку, и остальные пятеро повторили его движение, запихивая что-то в пасти. Теперь я знал, что они жрут, чтобы «светиться». Полоски сухого мяса. И, кажется, я знал, откуда они их берут.

– Бл*… Я вас перережу, уроды… – я закрыл глаза и, для моего внутреннего взгляда, шесть фигур превратились в ярко светящиеся силуэты. Сияние было настолько интенсивным, что я зашипел от боли. Я пытался почувствовать их эмоции, ощутить их вкус, но свет обжёг раскалённым железом. Сквозь пульсирующее излучение пробивался густой бас Озарённого:

– Нет. Свет с нами. – в бедро вгрызлась тупая, резкая боль, и я повалился на пол. Следующий удар пришёлся в плечо. – Он ослепит тебя, как всех чудовищ.

Следующий удар сломал мне ребро. Я засмеялся, чувствуя, как послушная тьма ползёт по венам колючими побегами:

– Ты ошибся. – я открыл глаза. Яков, хорошо видимый, стоял передо мной. Он охнул, когда я схватил его за голень, чувствуя, как почерневшие ногти пробили кожу и пальцы обожгла кровь (ДАЙ!). – Я пока ещё человек. И я виииижу тебя.

Я сжал руку ещё сильнее, ощущая его участившийся пульс. Яков замахнулся трубой. Удар. Тьма.

Я открыл глаза. Во всём теле пульсировала странная лёгкость. Передо мной, излучая слабое, голубоватое сияние, стоял Баута, к ногам которого, словно испуганный зверёк, прижалась Лиса. В зелёных глазах плескался первобытный ужас, а рот беззвучно открывался и закрывался, словно она пыталась что-то сказать, но не могла. Стены перестали мерцать, и Серафим оказался единственным источником слабого света, чему я был только рад. Тьма милосердно скрывала страшные декорации.

– Это чудовищно. Детские эмоции – самые сильные, я подозревал, что они напитывают ими Ключ, но это… – Он покачал головой. – И то, что они делают потом. Энергия остаётся в телах, и они едят их, получая силу. Видимо, Пыль изготовляют из костей. Чудовищно…

Он поднял руку к лицу. Зажатый в пальцах шарик, казался обычной безделушкой, но Серафим смотрел на него с искренним отвращением. И надеждой:

– И всё ради этого. Люди. Чудовища. Иногда я не знаю, кто хуже. – он посмотрел на меня. Хотел что-то сказать, но его прервал раздавшийся откуда-то с верхних этажей дикий, безумный, торжествующий хохот. Он звучал несколько секунд, заставив мои руки задрожать от странного возбуждения. Серафим удовлетворённо кивнул и положил руку Лисе на затылок. Я почувствовал укол энергии, и моя девочка, закрыв глаза и успокоившись, отпустила плащ, который до этого сжимала и встала рядом с Баутой.

– Он здесь. Звонарь. Ни он, ни его псы не могут коснуться Ключа. Мы можем, моя сила другой природы, а ты… Ты ещё можешь. Тварь ждёт тебя. Мы уходим. Я позабочусь о твоей женщине, Кот. Как и обещал.

Я, ничего не понимал. Собирался спросить, что такое он говорит, но в глотку будто набили сырой ваты. Тогда я просто потянулся к Лисе, чувствуя, что двигаюсь как-то неловко, видимо из-за переломов, но уж точно не собираясь терять её во второй раз. Я совершенно не ожидал, того, что случилось дальше. Серафим шагнул вперёд, взмахнул левой рукой, с зажатым в ней жезлом и голубоватая, похожая на шаровую молнию, вспышка врезалась мне в грудь. Я пролетел пару метров и впечатался спиной в погасший, холодный алтарь. Мозг словно пронзили раскалённой иглой, но протестующе взвыть меня заставила не только боль.

В мгновенной вспышке света я увидел пещеру. Тьма до этого и правда была милосердна. На полу вокруг скорчились шесть изуродованных тел в белых хламидах. Разорванные, изломанные, скалящиеся обломками торчащих из страшных ран костей. Прямо возле алтаря, потрясённо выпучив помутневшие глаза, лежал Яков. На побелевшем лице застыло недоумение, смешанное с какой-то почти детской обидой. Протянувшиеся из распоротого живота внутренности протянулись до того места, где он упал, правая рука была зверски вырвана из сустава и теперь висела на влажных, красных лентах уцелевших мышц. Мертвец скалился красными зубами сквозь рану, выглядевшую так, будто какой-то зверь махом откусил ему половину лица.

Я оторвал взгляд от жуткой ухмылки мертвеца и поднял глаза на подошедшего Серафима, только сейчас осознав, что лежу в луже остывающей крови. Пронзительно пахло ржавым железом. Я хотел спросить, кто это сделал, но боялся. Потому, что знал ответ.

– Твой разум всё ещё твой, Кот. Но ненадолго. – Баута протянул ко мне руку с жезлом, заставив испуганное призраком новой боли тело опасливо вжаться в камень. Бесконечно долгую секунду он смотрел мне в глаза. А потом опустил её, снова покачав головой. – Бедный мальчик, ты отдал всё, что мог, включая душу. Я же предупреждал.

Он встал и, когда я шевельнулся, брезгливо отстранился, словно я был мерзким, уродливым насекомым. Его голос, когда он заговорил, был сух и холоден, но я чувствовал, как боль бурлит на языке мятным сиропом:

– Когда я уйду – беги. Беги, пока ты ещё человек и молись, чтобы после этого мы никогда не встретились. И знай, пока помнишь, я сделаю для неё всё, что смогу. Помни, сколько сможешь, скоро это станет тебе безразлично. Чудовище.

Он отвернулся и направился к открытой двери. Лиса, сохраняя на лице всё то же бесстрастное выражение, следовала за ним, как привязанная, несмотря на закрытые глаза, безошибочно обходя валяющиеся под ногами тела. Я дёрнулся за ней, крича, чтобы она не уходила, не бросала меня в темноте. Но, вместо крика, изо рта вывалился на грудь длинный, острый, трепещущий язык. Я поднял руки к лицу. На липком, гладком овале была только клыкастая пасть. И плавающие, как листья в луже, фрагменты холодного, фарфорового лица.

Я всё-таки встал. Сначала, совершенно раздавленный, опустошённый случившимся, я думал остаться здесь, в темноте. С убитыми детьми и их убийцами. Заснуть в хороводе потерянных душ и дождаться, пока Баута, или хоть кто-нибудь, прервёт моё противоестественное существование. Но у безумия было своё мнение. Ещё недавно укрощённое и послушное, оно, сначала робко, а потом всё более уверенно поползло по телу, распирая его, выкручивая кости, заставляя мышцы пульсировать, вздуваться под кожей. А у меня уже не было сил, чтобы сдерживать это. Последним, будто издеваясь, оно поразило восприятие. Мысли стали тяжёлыми, тягучими. На эмоции будто набросили тяжёлое, колючее ватное одеяло, затолкав их куда-то глубоко. Я чувствовал, как поселившееся внутри чудовище срастается со мной тысячей нервов, сосудов и жил. Проникает в сердцевину костей, пока мы, наконец, не стали одним целым. Хотя, может, я уже был таким, просто не осознавал.