Марк Грим - ИНСАЙТ

Так же думал и Баута. В очередной раз отбросив налетавших на него Расколотых, он послал в искалеченную фигуру луч радужного, остро пахнущего фиалками сияния. Но один из его противников, протестующе взвыв, бросился в сияющий поток, поглотил его и рассыпался чёрной пылью, оставив на полу очередную маску.

Звонарь стремительно ковылял сквозь плавившуюся реальность. Сам воздух сгущался в кошмарные, воющие личины. Пол выпускал из трещин жадные паучьи лапки, слепо шарившие вокруг. Взмахом руки, как провинившегося пса, Погонщик отогнал Расколотого и, прежде чем Лиса успела опомниться, схватил её за горло и начал стремительно погружаться во вспучившийся мрамор. Лиса полузадушенно хрипела в невидимых пальцах. Я, вспарывая когтями камень, рванулся вперёд, но меня остановил взгляд наполненных злобой глаз, уже исчезающих в камне. В голове, словно ножом по стеклу, проскрипел голос:

«Шпиль. Принеси Ключ к воротам. Это твой последний шанс. Завершающий акт…»

И они исчезли.

Дискомфортной, низкой, зловещей вибрацией, в кожу тысячей острых игл врезался Звон. Прекрасная, безумная мелодия, ласкающая реальность как скальпель хирурга, истаяла и исчезла. Расколотые, протестующе шипя, скрылись, истаивая в тенях. Посреди освещённой несколькими уцелевшими источниками огня площади валялись искорёженные тела фанатиков, чью кровь жадно слизывали с земли апатичные Тени. Некоторые из людей были живы. Они орали, смеялись, плакали или просто размахивали руками, отбиваясь от ужаса, видимого только им. Город, как всегда, брал дань либо жизнью, либо разумом. И никак не мог насытиться.

Я, словно проснувшись от муторного, дурного сна, снова получил власть над телом и, злобно скрипя нечеловеческими зубами, поднялся с переставшего быть кошмарным живым существом пола. Опёрся о похожий на выкрошившийся зуб кусок стены и, ошарашенный всем произошедшим ужасом, тупо уставился на зажатый в когтистых, искривлённых пальцах Ключ.

Несколько мгновений стоял, замерев, пока меня не отвлёк шорох за спиной.

Я обернулся.

Напротив, заливая мрамор кровью из многочисленных рваных ран, сжимая пробитое навылет плечо, с пола поднимался Серафим.

Бауту трясло, как в лихорадке. Я шагнул к нему, чтобы помочь, и только сейчас, будто через много часов после пробуждения в голове всплывает фрагмент виденного ночью кошмара, понял, что натворил. Звонарь, почти уничтоженный, бежал. Забрал с собой Лису. А я… Я стоял здесь, сжимая в руке похолодевший, не отзывающийся Ключ и в очередной раз не знал, что делать. Просто опёрся спиной о выкрошившиеся кирпичи и стал смотреть, как Серафим, человек, который меня учил, помогал мне и сегодня чуть не погиб от моих рук, трясёт головой, медленно приходя в себя. Его плащ и камзол, насквозь пропитанные кровью, слегка блестели в свете затухающих огней. При этом я видел и уже привычное, электрически-синее свечение, невесомыми туманными языками кружившееся вокруг его зловещей фигуры. Моё восприятие изменилось, всё больше переходя на внутреннее восприятие. Реальная картина мира, напротив, размылась, потеряла резкость. Видимо это было то самое, внутреннее превращение. Чудовищам вряд ли нужны глаза, так что…

Баута, наконец, смог сфокусировать взгляд. На мне, и сочувствия в нём больше не было и следа. Пошатываясь, он двинулся вперёд и вдруг картина показалась мне удивительно смешной. Растерзанные тела вокруг, красный лунный свет смешивается с охряными бликами пламени, придавая и так жуткому пейзажу окончательно Босхианские черты. И, шатающийся, но не сломленный, последний воин на опустевшем поле брани. Иронично. Я хотел засмеяться, но деформированное горло забулькало, наполнив воздух влажным хлюпаньем. Хотел что-то сказать, но только прохрипел что-то невнятное.

Всё зря! Всё! И я никак не мог определиться, то ли я всё испортил, то ли изначально сделал неправильный выбор. По крайней мере сейчас я вовсе не горел желанием отдать Серафиму Ключ, чтобы он закончил начатое, хотя, учитывая жалкую тень, оставшуюся от Звонаря, может он уже и не был ему особо нужен. Я смотрел вокруг и наслаждался увиденным. И дело было не в сверлящем кости тёмном безумии, которая алчно сокращалась, впитывая из воздуха остатки чужой боли. Дело было в них. Людях. Которые всё-таки оказались ничем не лучше кошмаров. Я, сейчас снова почти человек, вспоминал, чувствуя, как тьма внутри подпитывается уже моими яростью и болью. Вспоминал Терьера. Хряка, которого с удовольствием убил бы ещё раз, только уже собственноручно, выпив из него всю его гнилую суть. Хоря, который перешёл все границы человечности, выеденный изнутри жаждой мести. И, как апогей, то, что я увидел в Храме. Банду фанатичных убийц, паразитов худшего сорта, без разбора убивающих и ломающих таких же, как они, несчастных и напуганных. людей. Пожирающих детские мысли, мечты и плоть. Люди, да. Свободный выбор. И как-то меня сейчас совершенно не трогало то, что встречал я и хороших, сочувствующих и помогающих друг-другу. Улыбака мёртв. Лиса – пережив издевательства Хряка, искалечена, физически и морально. Розочка же… Всё, что осталось от несчастной девочки, от моего друга, сейчас затаилось в холодном куске стекла, зажатом в пальцах. Да и было ли это личностью? Или просто следом на песке, мимолётным осколком воспоминания?

Когда Баута, наконец подошёл, я снова засмеялся. В этот раз звучало почти по-человечески. Горько. Серафим молча смотрел на меня, и я видел копящуюся вокруг него силу, готовящуюся уничтожить то, что от меня осталось. Не только монстра, в которого я превращался, но и остатки человека, которым я был. Я уже не хотел умирать. Я хотел мстить. Всем. Без разбора. Чтобы они корчились от страха и осознания собственного бессилия.

Я ударил первым. Легко, больше не задумываясь, как это сделать. Просто бросил вперёд владевшее мной бешенство, которое жаждало влиться в чужой разум, впиться в него тысячей жадных зубов, расплавить и вылепить заново, искривить под себя. Для внутреннего зрения это выглядело, как мохнатые, похожие на гусениц отростки, рванувшиеся из моего рта, под аккомпанемент диссонансной, рвущей жилы, мешанины аккордов. Безумие алчно рванулись к белой бесстрастной, целой маске. Чтобы, корчась, расплескаться о сгустившийся голубой свет. Серафим ответил. Гармонией на хаос. Сочувствием на ярость. Радостью на боль. И он всё ещё был сильнее.

Медленно, преодолевая порывы яростно визжащего тёмного ветра, мой друг сделал шаг. Потом ещё. И ещё. Я запаниковал, чувствуя, как уже его сила пытается вторгнуться в мой деформированный разум, протестующе зашипел, пытаясь усилить нажим. Ключ в руке не отзывался на мои попытки дотянуться до его силы. Я слышал только хор тысяч испуганных детских голосов, который становился всё тише и постепенно затих совсем. Руку снова начало жечь – артефакт чувствовал, как в потоке ярости постепенно выгорают остатки моей человечности.