Марк Грим - ИНСАЙТ

Спасительную отсрочку я нашёл на шее. Скрюченные пальцы нащупали кулон Улыбаки, о котором я давно уже не вспоминал. Я дёрнул цепочку, срывая её с шеи, и, уже отправив в цель смертоносный полумесяц, успел удивиться, как страшно она изменилась. Светлое серебро почернело, как-то искривилось, рассыпая в полёте тёмные, будто обгорелые хлопья. Сама подвеска теперь стойко ассоциировалась не с месяцем, а с издевательской и бессмысленной улыбкой безумца. Но дело своё кулон сделал. Дал мне передышку.

Угловатая, уродливая цепочка, в несколько раз удлинившись, обмотала Серафима, прижав его руки к туловищу и на несколько мгновений сдержав уничтожающий поток сознания. В поисках спасения я погрузился в себя как можно более глубоко, добравшись до самых корней своего я, искажённого Звонарём. Там я и нашёл ответ. И он был так прост.

Я поднял голову, уставившись в глаза Бауте. Не знаю, что он там увидел, но это заставило его замереть. А у меня даже получилось членораздельно выговорить:

– КТО ХУЖЕ-ТО, А? – я, напоследок, обвёл рукой окружающую нас кровавую бойню. – ЛЮДИ ИЛИ ЧУДОВИЩА?

И, под аккомпанемент его яростного вопля и звон разлетевшейся на куски цепи, погрузился в камень. Тьма внутри была прохладной и ласковой.

Я оказался в Локусе. Разом. Без дверей, спусков, усилий и испытаний. Просто картинка разъярённого Серафима смазалась, расплескавшись по поглощавшему меня камню, и через секунду я уже стоял посреди подпирающих безграничный свод колонн. Как же по-другому я теперь видел! Высасывающей силы темноты больше не было. Или я теперь не нуждался в свете. Безграничное пространство тянулось, сколько хватало глаз, наполненное искорёженными снами, мыслями и воспоминаниями. Какие-то несуразные предметы мебели торчали из пола и колонн под немыслимыми углами. Прямо передо мной прорастал из стеклообразного пола… Обычный платяной шкаф, изогнутый дугой, образующей что-то вроде арки ворот. И такие странные, тревожащие объекты были повсюду. И призраки или воспоминания, как из назвать? В общем – мертвецы. Я не видел их. Было пусто, как в давно брошенном склепе. Пока я не опустил взгляд вниз. Под моими ногами в полупрозрачный пол тыкались тысячи творожисто-белых, раззявленых в крике лиц и скрюченных пальцев. Они старались вырваться, выкарабкаться из туманного зеркала, которое заживо пожирало то, что ещё оставалось от их искалеченных душ. Но не могли. Пол-стекло не пускал их, так же мешая мне и подобным мне, выпить силу, принадлежавшую Городу. Постоянным остался только потолок – те же чернильно-чёрные тучи с пробегающими в глубине ветвистыми разрядами энергии, да клочья снов живых, беспечными пасторальными и кошмарными картинами висящие между колонн.

Я бы так и стоял, любуясь кардинально изменившимся пейзажем, если бы меня не отвлекло… Что-то. Это было похоже на легчайшее дуновение воздуха, глухой вздох на грани слышимости, но все мои новые, обострённые инстинкты хором закричали – ОПАСНОСТЬ!!!

Я оглянулся. В безумном, не поддающемся описанию отдалении от меня, и в тоже время близко, слишком близко! пол вспух радужным пузырём, который стремительно лопнул, разбросав вокруг позвякивающие хрусталём осколки.

Баута! Я даже отсюда различал его неуверенную походку, туго облепивший плечи окровавленный камзол. И трещину, наискось змеящуюся по равнодушному фарфору. Серафим топнул ногой, будто от раздражения. Это выглядело бы комично, если бы не последствия. От него во все стороны рванулась бесшумная, еле видимая волна силы. Я побежал. Как охваченное страхом животное, не рассуждая, опустившись на четвереньки, оставляя на полу тут же затягивающиеся царапины от когтей. Волна догнала меня, протащила, оглушив и сорвав обрывки куртки, под которыми обнажился угольно-чёрный, будто залитый резиной торс. Я вскочил, подвывая от боли, и бросился дальше, выплюнув корчащийся десятисантиметровый кусок откушенного в падении языка и капая на пол кровью. А он всё приближался. Следующую волну мне удалось переждать за колонной. Вот только, когда я выглянул, хромающая, казалось бы еле плетущаяся фигура была уже в двадцати метрах. Я заметался в поисках спасения, заглянул за колонну… Предвкушающе усмехнулся и почувствовал, как течёт и меняется лицо.

– Кот. Бесполезно бежать. Отдай мне артефакт и всё будет быстро. Обещаю!

Он остановился буквально в двух шагах и, хотя мы оба знали, что стоит ему обойти колонну, и я труп. Но он продолжал заботиться! Ложь! Ложь! Он просто боится!

– Я НЕ СОБИРАЮСЬ ЗДЕСЬ СДОХНУТЬ! РАДИ ТВОИХ ЛЮДЕЙ! ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ Я ДОЛЖЕН?! ПОЧЕМУ ЛИСА ДОЛЖНА СТРАДАТЬ?!

– Ты не должен. Больше ничего и никому. – Шаг. – Я! Я должен.

Он наконец обошёл мерцающую хрустальную преграду и оцепенел. Вместо моего лица на него осуждающе смотрела Вольто. Точнее точная копия её лица, которую я, почувствовав, что могу лепить свою плоть, точно воск, заставил проступить поверх своего. Он замешкался всего на мгновение, но мне хватило! Я схватил его за мокрый от крови плащ и, взвыв от ярости, упал на спину, перебрасывая неожиданно тяжёлое тело через себя, на другую сторону колонны. Где, волнуясь, как отражение в озере, плавало окно в чей-то наполненный криком и туманом кошмар.

Серафим вскочил на ноги, посмотрел вниз, где под его сапогами, вместо полупрозрачного пола Локуса был выщербленный, грязный кафель и поднял глаза на меня:

– Ах, ты… – только и успел сказать он, когда я, копируя его давнее движение, щёлкнул пальцами, раскалывая чужой сон.

И вокруг опять разлилась тишина, нарушаемая только скребущими в пол несчастными. Я поднялся и побрёл вперёд, повинуясь инстинкту, ведущему к точке выхода. И не видел, как воздух, смявшийся будто полиэтилен, продавливает чья-то рука.

Очередная арка вывела меня на знакомые улицы. Окрестности Шпиля изменились. Точнее изменился я. Разрушенные, крошащиеся особняки больше не казались уродливыми или страшными. Всё вокруг приобрело какое-то мрачное очарование. Старыми, бесконечно мудрыми и так же бесконечно спящими казались мне окна зданий вокруг. Как прикрывающие своё уродство старухи, дома кутались в шали, сплетённые из тончайших кружев полумрака. И я чувствовал жизнь вокруг! Столько жизни. Не Теней, жмущихся по подворотням и норовивших зарыться поглубже в мусор при моём приближении. Не крыс и собак, копошащихся в отбросах. Нет. Это была прекрасная, необычная, вечно меняющаяся жизнь изнанки.

Полупрозрачный женский силуэт, для человека слишком худой и вытянутый, с серыми, похожими на лапы насекомого руками и ногами, парил надо мной, заглядывая в выбитые окна третьего этажа. Оно повернуло коническую голову, совершенно гладкую, не считая пары похожих на ноздри узких щелей, сердито фыркнуло на меня и, шелестя подолом пышного бального платья, уплыло за угол. Держащиеся за руки странные существа, похожие на детей с пропорциями взрослых, но с идеально круглыми, лысыми головами, парами вышли из переулка в десяти метрах от меня и, смешно покачиваясь, перешли дорогу, скрывшись в доме напротив, и будто рассеявшись во тьме за покосившейся старой дверью. Даже в небе, затянутом чернотой, мне чудились плавные, тягучие движения исполинских тел со множеством плавников.