Марк Грим - ИНСАЙТ

Свет, который мешал мне до этого, исчез. Он висел вокруг пещеры сплошной, монолитной массой, протянувшись в бесконечность. Давящий, устрашающий. А мы словно оказались в маленькой полости. Пузырьке воздуха в сердцевине бесконечного океана сияния. А в самом центре был тот же скучный, прозрачный стеклянный шарик. Я шагнул вперёд и, как в стену, упёрся в чужой взгляд. Одна из детей, висящая справа от меня, серьёзно и взыскательно уставилась на меня ясными, добрыми глазами, словно узнав. Для иного зрения, она выглядела обычным ребёнком. Только то, что она продолжала висеть в воздухе, а майку сзади топорщил мясницкий крюк, не позволило мне обмануться.

– Ты не тот, кто обычно приходит.

– Нет. Нет. Должно быть семь. А это кто?

Зазвучавший хор детских голосов сопровождался позвякиванием цепей, пока остальные подвешенные медленно и зловеще разворачивались в мою сторону. Когда они двигались я заметил, что от каждого из них тянутся еле заметные, как паутинки на свету, ниточки энергии, стягивающиеся к шарику на каменной тумбе. Дети уставились на меня, а я замер, не зная, что сказать и как реагировать на этот новый виток безумия.

– Кто вы? – кое-как мне удалось разомкнуть пересохшие губы.

– Мы? Не знаем. Мы играем и даём свет. Да. Свет. Нужен семерым. Мы нужны. Да. Они поют. Вы тоже пели.

Они говорили все одновременно так, что слова сливались в какую-то радостную какофонию и приходилось прилагать усилия, чтобы что-нибудь разобрать. Пели… Пела Лиса, и только тогда мы смогли войти в двери. Пела гимны Озарённых.

– Семь? Что за семь?

– Семь приходят петь нам. Да. Друзья. Берут свет, который стал не нужен. Да. Кто устал. Они…

– Озарённые?

– Люди. Светлые. Не как ты. Нет. Ты страшный. Другой.

В голосах послышалась опаска. Дети вокруг постамента стали раскачиваться на своих цепях, как на жутких качелях. Голоса звучали громче, превращаясь в рокот прибоя. Свет вокруг пещеры беспокойно замерцал. Только девочка, заговорившая со мной первой, продолжала серьёзно смотреть на меня. В её глазах я заметил то, чего не было у других. Сомнение.

Я подошел к ней, не обращая внимания на усиливающийся хор голосов, который начинал становиться болезненным, и заговорил. Спокойно, как разговаривал когда-то давно с испуганным ребёнком:

– Что случилось? Расскажешь мне?

Девочка посмотрела на меня, будто раздумывая, стоит ли отвечать. Шум бился в ушах со всё усиливающейся яростью, и я почувствовал, как на шею капнуло что-то горячее. Провёл рукой, посмотрел и увидел кровь. Чёрную. Нечеловеческую. Кажется, она шла из ушей. Но, когда девочка заговорила, я услышал её совершенно ясно:

– Не знаю… Не помню. Остальные хотят только играть, а я появилась позже всех. Сначала помнила что-то, но теперь… Здесь плохо. И страшно, я просто знаю, но не могу объяснить. Им нужен наш свет. Людям, которые приходят. Скажи мне, где я? Кто?

Я потерянно молчал, не зная, как сказать ребёнку, что она, как и все остальные, давно мертва. Принесена в жертву артефакту. Ключу. Отвратительной вещи, сотканной из детских снов, которая так всем нужна. И мне тоже.

– Хочешь, я заберу тебя отсюда? – голос почти не слушался. Слова резонировали внутри головы, причиняя дополнительную боль. Но я должен был спросить. Если она не захочет, то и пошло оно всё. Девочка сначала нахмурилась, словно не веря, а потом робко, несмело улыбнулась:

– А ты… Ты можешь? Я хочу уйти. Пока не забыла всё. – она протянула ко мне руки, от чего цепь качнулась навстречу. – А ты помнишь? Помнишь, как меня зовут?

– Конечно. – я придержал маленькое тело, не давая ему качнуться назад, так что руки оказались заняты, и я не мог утереть последнюю слезу. – Конечно помню, Розочка.

– Да. Точно. – ребёнок доверчиво обнял меня, сонно пролепетав. – Точно, Розочка…

Она опустила голову мне на плечо и затихла, впитав из воздуха жуткий, терзающий перепонки шум. Что-то неуловимое, что-то, что я должен был забрать из этого ужасного места, лёгким дыханием коснулось щеки и, едва ощутимым вздохом, скользнула по ниточке энергии к стеклянной сфере, запорхав вокруг неё нетерпеливой бабочкой. Я открыл глаза. Всё та же пещера. Лиса спокойно сидела там, где я её оставил, а Ключ подмигивал радужными бликами, на своём каменном троне. Только из ушей шла кровь, а у меня на плечах лежали костлявые, высушенные ладошки.

– Конечно, я могу забрать тебя отсюда. – я аккуратно высвободился из хватки наконец отпустившего душу тела и шагнул к алтарю, протягивая руку. Когда шарик, удивительно горячий, устроился в моей ладони, я чувствовал, как душа девочки, душа моего друга несмело касается моих пальцев. Тепло. Сияние алтаря стало угасать. Лишившись источника, потоки энергии медленно исчезали в камне, как стакан воды, выплеснутый на раскалённый песок, погружая пещеру во тьму. Стены вздрогнули, раздался вздох уставшего камня. Сжимая в руке темницу множества детских душ и надежд, я улыбнулся знакомой вибрации Городского безумия, наконец проникшей в эти лживые стены и повторил: – Конечно могу.

За дверью послышались возбуждённые голоса, распевающие уже знакомый мне мотив, и я обернулся. Лиса начала подпевать.

В пещеру ввалились шестеро фанатиков в белом. В побелевших пальцах они сжимали такие знакомые мне дубинки и опасливо посматривали в потолок, словно представляли, что происходит на верху сейчас, когда Ключ перестал питать Храм. Вперёд вышел один из них, огромный, с густой, кудлатой бородой. Увидев Якова, я не сдержался и начал хохотать. А говорят, судьбы нет.

Я искренне наслаждался недоумением и яростью, искривляющей бородатое лицо. Пальцы задрожали в предвкушении, задёргалось веко. Я оскалился в каком-то неестественном возбуждении прикусив нижнюю губу. Сильнее, пока не почувствовал кровь. Человек, отнявший у меня остатки семьи, фанатичный убийца детей, превративший Лису в искалеченную сумасшедшую. Отнявший у нас даже те робкие надежды, которые мы, вопреки всему, уберегли от растлевающего влияния Города. Из-за него я убивал. Погружался во тьму. И вот он сам пришёл, чтобы я мог утянуть его за собой. Только там, в темноте, я теперь был хищником. А он – добычей.

– Меченый. – странно, но не смотря на маску, он сразу меня узнал. Он старался говорить спокойно, но в речи проскальзывали рычащие нотки плохо скрываемой ярости. Лиса, при звуке его голоса, захныкала и скорчилась, обхватывая себя руками. – Верни святыню на её место.

– А ты смешной. – всё потрясение от сегодняшнего, вся злость, боль и шок, теперь выливались из меня визгливым, неконтролируемым хихиканьем. Свет вокруг исчезал, и я чувствовал, как с плеч будто сняли груз. Тьма внутри всколыхнулась, заставив меня испытать острый укол удовольствия. Эмоции переполняли, рвались наружу смехом, стоном, криком. Я достал нож Улыбаки, последний, который у меня оставался. – Меня больше ничего не сдерживает. Я вас всех выпотрошу. За неё. – Я кивнул на тихонько плачущую Лису. И детские тела вокруг. – И за это.