Марк Грим - ИНСАЙТ

– Но был ты. – Улыбака пожал плечами, – К тому-же за твоей ненаглядной рыжулей вполне присмотрит Хряк, он это любит. Ну, смотреть на неё…

Всё-таки Улыбака был прирождённым лидером. Всех он умел смотивировать. С Лисой он долго и обстоятельно что-то обсуждал, разумно аргументируя свою позицию, а в определённый момент «бил кулаком по столу» и она соглашалась. Хряку просто давал понять, что его мнение крайне ценно, учтено и услышано… И тот послушно делал, что ему говорят. Кота же он умел довести до того состояния, что тот готов был ломиться за ним хоть в толпу Расколотых, лишь бы вмазать. Вот и сейчас, когда вожак дёрнул ближайшую дверь и шагнул в комнату, Кот метнулся за ним, схватил за плечо и замер в ужасе.

Вонь стала просто непереносимой. Ноздри насиловали запахи немытого тела, гнилого мяса, и дерьма, смешанные с чем-то горьковато-миндальным. Почувствовав движение под босой ногой, Кот посмотрел под ноги и, вскрикнув, отскочил обратно к двери. На сырых, гниющих досках кишели насекомые. Сороконожки, тли, черви, жуки… Он еле сдержал рвоту, однако это зрелище на время уберегло его от ещё более сильного потрясения. Вдоль стен, и в середине комнаты, представляющей собой огромный, в половину этажа, зал валялись кучи вонючего тряпья. И только когда Улыбака полностью снял чехол с наполненного грибами фонаря, Кот с содроганием понял, что это – люди!

Очередной приступ тошноты. Увидев, а учитывая заросшие коростой глаза, скорее почувствовав, свет, некоторые из них вяло зашевелились. Некоторые были гниющими трупами. Они не шевелились. Или были ещё живы, но уже не могли шевелиться. А все эти отвратительные насекомые жрали и мёртвых, и живых, без разбору! На глазах Кота, огромная, лоснящаяся сороконожка, вывалилась из пустой глазницы вяло шевелящейся когда-то-женщины и, устроившись на обрюзгшей, подёргивающейся щеке, заработала жвалами. Коту даже показалось, что он услышал хруст перемалываемой кожи.

Конечно, его-таки вырвало. Выблёвывая свой скудный завтрак пополам с горькой желчью, он вышел в коридор и опёрся о покрытую сырыми, отваливающимися обоями стену, мимоходом смяв в жижу светящийся гриб. Потом опустился на колени. Перед глазами плясали отвратительные, украшавшие обои, пёстрые цветочки. Его всё ещё выворачивало, когда он почувствовал на плече сильные худые пальцы. Кот попытался их стряхнуть, но дурнота снова ткнула его лбом в гнилые доски.

– Ну, ну, Киса, приходи в себя. – Этот несносный тип, издеваясь, почесал его за ухом и ловко увернулся от вяло отмахнувшейся руки. – Сейчас ещё обратно пойдём.

И он пошёл обратно по коридору. Кот, заставив себя подняться, побрёл за ним, утирая рот рукавом. Улыбака успел уйти довольно далеко, но света ещё хватало. К сожалению. Вдоль стен, видимо выбравшись из окрестных комнат, сидели такие же, напоминающие мешки с мусором, люди. По некоторым начинали ползать жуки, некоторые выглядели почти нормальными. Но всех их объединяло отсутствующее, мечтательное выражение на лицах. А ещё – все они улыбались!

Внезапно им овладело странное ощущение. То, что остальные Рейдеры называли «чуйкой». Он, отупевший от вони и ужаса, просто поддался ему, потянул обитую сгнившим поролоном дверь справа и вошёл, оказавшись в маленькой, не больше чулана, комнатке, где, однако, было окошко, пропускавшее вечный красноватый свет местной луны. Пол был застлан гниющей соломой. У дальней стены, под окном, громоздился кучей тряпья очередной человек, рисующий на стене болезненно искривлённые каракули чем-то тёмным. Подойдя ближе, Кот даже не смог определить пол существа. Совершенно лысая, покрытая язвами голова. Изъеденные то ли Гнилью, то ли насекомыми губы, открывающие чёрные пеньки зубов. Вонючие тряпки, полностью скрывающие фигуру.

Вдруг, из-под мешковины, вывалилась рука и сгребла рубашку на его животе, заставляя наклониться ближе. Зловоние стало совсем невыносимым, от него мутнело в голове. Существо (язык не поворачивался назвать «это» человеком) постучало второй рукой по нарисованным то ли символам, то ли иероглифам. Вот тут его снова пробрало. Штукатурка под иероглифами была стёрта. Видимо несчастный рисовал их уже долго. А краской существу служила собственная кровь. Рука, похлопывающая по стене, представляла собой покрытый сукровицей обрубок с подрагивающими основаниями то ли стёртых, то ли обгрызенных пальцев. Острым еребром торчали кости. Пространство заполнили булькающие звуки, складывающиеся в слова, перерывающиеся гнойным кашлем и истерическим хихиканьем:

– За тобой идёт-идёт-идёт Звонарь, смекаешь?! Стая уж обречена, но ты поздно, ой как поздно осознаешь! Глупый, глупый, кк-хах, Кот. Всё, всё наоборот! Серафимы прорастают, гнойными цветами, Сквозь твои глазницы, вечно будут снится! А Звонарь шагает, время отмеряет! Он твой господин, только он один. Позовёшь, хи-хи-хи-кххха, позовёшь, когда придёт нужда… – рука потянула сильнее, заставляя наклониться ближе к украшенной гнилыми зубами, мокрой дыре. – Хочешь спастьссь? Оставь её, лисичка тебе не нужна!

В мозгу Кота, будто погружённом в транс этим медитативным речитативом, вспыхнул образ Лисы, кладущей его голову себе на колени, улыбающейся после удачного рейда; её мягких, нежных губ и требовательного языка, исследующих его рот в темноте переходов Шпиля. Он мгновенно вспыхнул ненавистью к этому искорёженному подобию человеческого существа: «Да как оно смеет! Тварь!». Обхватив двумя руками его целую ладонь, он оторвал липкие пальцы от рубашки и, с каким-то болезненным наслаждением, отгибал их назад, пока не послышался хруст ломающихся костей. Тварь продолжала улыбаться. Выпрямился и коротким, злым пинком, сломал мерзости челюсть. Но, выбегая в опустевший коридор за Улыбакой, он всё слышал в спину злобное, ликующее шипение:

– Приносящий боль. Дарующий забвение. На языке пепел и соль. Болезненное самомнение. Нужна тебе?! Иди за ней, но потом не жалей, обретя, что хотел получить. Звонарь назначает цену свободы, не плачь, когда придёт время платить…

Улыбака ждал у покосившейся двери подъезда, накрыв фонарь чехлом. Красные отблески луны плясали на его зубах, будто окрашивая их кровью. В левой руке он держал, на уровне глаз Кота, прозрачный пакетик с вожделенным графитовым порошком:

– Ну как? Понравилось? – он потряс пакетом. Порошок казался почти чёрным в неверном свете. – Держи! – он протянул его вперёд, почти ткнув в руки Кота. – Возьми сейчас, потом дам тебе ещё и скоро будешь сидеть здесь. Но я клятвенно обещаю тебя навещать и отгонять блох. – Он торжественно положил вторую руку на сердце. – Остальных не обещаю, больно они кусачие.