Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

– Разумеется, вы можете подать апелляцию в попечительский совет и оспорить мое решение. Хотя сами понимаете, – ему хватило наглости жеманно улыбнуться, – решающий голос остается за мной.

Нет-нет, он не улыбнулся, я солгала, а ведь ложь мне ненавистна. Он просто констатировал факт. Он был законопослушным, порядочным, скучным человечишкой без капли воображения, и, несомненно, чрезвычайно удивился, когда, уронив шляпу и нагнувшись, чтобы поднять ее, получил по затылку ведерком для угля. Металлический край глубоко рассек ему шею; он упал на колени и хрипло застонал. Повернувшись ко мне вполоборота, он бросил на меня обиженный и растерянный взгляд и сделал резкий вдох, словно собираясь крикнуть. Но я снова ударила его. На этот раз удар пришелся по виску; инспектор повалился набок и с глухим стуком упал на ковер. Он был среднего сложения, не слишком крупный; справиться с ним оказалось легко. Его голова напоминала почти безволосого розового зверька: новорожденного кролика или поросенка с заспанными глазами. Я заколебалась, а затем решительно ударила снова. После третьего удара череп приобрел довольно странную форму; вероятно, я проломила его. Я испытала облегчение, что решение принято и пути назад нет, хотя запоздало сообразила, что, раз уж я решила его убить, гораздо лучше было бы подкараулить его на дороге или проследить за ним до самого дома и прикончить там.

Я подстелила пальто инспектора под кровоточащую рану на его голове и села за стол, чтобы подумать. Я не собиралась убивать его. Это даже убийством назвать было сложно, хотя, безусловно, я прикончила его и преследовала именно такую цель, ударив ведерком. Я разозлилась, увидела ведро, увидела его голову, и… все произошло само собой. Но это было не настоящее убийство. Настоящее убийство – что-то совсем другое, более продуманное; так стремительно оно не совершается.

Но что с ним делать теперь? Вот главный вопрос, требовавший немедленного ответа. Если школьного инспектора, который больше не произведет ни одной инспекции, оставить в моем кабинете, его скоро обнаружат. А вот в подвале или темнице он может пролежать некоторое время, не привлекая внимания, пока я не придумаю, что делать дальше. Но не могу же я протащить его по коридору и вниз по лестнице, где он будет биться головой о ступени – бум, бум, бум ! Все услышат, а кто-то наверняка и увидит. Я поняла, что придется воспользоваться кухонным лифтом.

Обернув его голову пальто, чтобы не запачкать ковер, я подхватила его под мышками и потащила к люку. Открыв люк как можно шире, попыталась забросить тело в лифт, но оно вдруг словно стало тяжелее и больше. Теперь я с трудом поднимала его и смогла подтащить к люку лишь голову и плечи, а потом уронила тело. Оно сползло по стене и с глухим стуком упало на пол. Зато теперь я поняла: если повернуть его на спину, как я сначала и пыталась сделать, придется поднять его целиком, чтобы просунуть в люк; но если перевернуть на живот, я смогу сначала поместить в лифт руки инспектора, затем голову и плечи и перекинуть через край верхнюю половину его туловища; та будет держаться сама собой, а мне останется лишь отдышаться и закинуть следом его ноги.

Этот план я реализовала с относительным успехом, поскольку лифт при этом довольно сильно грохотал. Когда верхняя половина туловища оказалась в люке, казалось, будто инспектор региональной службы образования просто стоит у стены и заглядывает в шахту. Я передохнула, подперев собой труп, чтобы тот не соскользнул на пол. Инспектор был теплым и твердым. Восстановив силы, я встала поустойчивее, взяла его за ремень и подсадила, одновременно заталкивая в люк. Теперь из дыры в стене торчали лишь его ноги.

Но голова инспектора уперлась в стенку лифта, и я поняла, что для того, чтобы он поместился в лифте целиком, придется уложить его на бок и свернуть, как рулетку, согнув его ноги в коленях и тазобедренных суставах. Пытаясь осуществить этот план, я порядком намучилась и в какой-то момент начала даже истерично смеяться. Мои глаза заслезились, и вскоре я пришла к выводу, что мне не удастся поместить его в лифт, не забравшись туда вместе с ним. Так я и поступила: пролезла в лифт с правой стороны. Прижавшись к стене, я вцепилась в дальнее плечо инспектора и попыталась подтащить к себе. Мне удалось на несколько дюймов приподнять плечо, но тело мешком осело на пол и совершенно не желало шевелиться.

Я всегда придерживалась мнения, что человек представляет собой нечто несущественное: ветер или отверстие, сквозь которое ветер дует; однако происходящее бросало вызов всем моим предыдущим представлениям. Человек – если тело можно назвать человеком – оказался тяжелой вещью, похожей на свернутый ковер или мешок с песком. Школьный инспектор, при жизни казавшийся довольно ловким, после смерти стал неповоротливым и двигаться не хотел. Я отпустила его плечо, затем снова подняла его и принялась раскачивать тело, пока наконец мне не удалось сместить центр тяжести, и тогда он всем весом навалился на меня. Теперь я лежала на спине на полу лифта, придавленная трупом. Мои ноги торчали из люка.

Окажись на моем месте женщина более робкого десятка, она бы испугалась.

Я же подняла ближайшую ко мне руку инспектора, упавшую на меня, и перекинула ее через тело; подняла ближайшую ко мне ногу и не без труда перебросила через другую. Тело чувственно, вальяжно распростерлось, как распятый Иисус на картинах флорентийских мастеров эпохи Возрождения. Затем мне удалось перекатить его на бок. Потянув за талию и упершись коленями в бедра, я согнула его в подобие зигзага. Никогда в жизни я не находилась так близко к мужчине.

– Чудовище, – проговорил труп обычным, невыразительным тоном. – Ведьмино отродье. – Я отогнула край пальто на голове инспектора, желая убедиться, что тот действительно мертв. Иначе и быть не могло, учитывая обстоятельства. Инспектор молчал, а на лице его застыло озабоченное выражение, как у человека, чья жизненная ситуация только что радикально изменилась. Может, мне послышалось? Я снова завернула его голову в пальто и встала на колени, а затем села на него верхом, сообразив, что надо сдвинуть его вправо – туда, где только что лежала я, – а слева как раз найдется место для коленей. Лифт погромыхивал в шахте; лязгал натянутый трос. Оставалось лишь надеяться, что внизу никто не подслушивает.

В тот момент, когда я встала на колени, пытаясь сдвинуть инспектора вправо и при этом не дать ему перекатиться на спину, в кабинет вошла ты, дорогая слушательница. Хрупкая фигурка в голубом и сером со спокойным, безучастным выражением лица, которое, что удивительно, не изменилось, даже когда ты увидела, что происходит, хотя такие вещи едва ли происходят в школе ежечасно.