Шелли Джексон - Путь избавления. Школа странных детей [litres]

Я могла бы попытаться пресечь эту симпатию в корне, но Финстер сама старательно пыталась это сделать. Директриса вызывала у нее интерес, спору нет, но интерес этот был недобрым. Финстер питала живейшую ненависть к человеку, нарушившему привычный ход ее существования; существования, которое хоть и казалось незавидным, полностью ее устраивало. Другие дети задумались бы, если бы родная мать, по сути, продала их и продолжала продавать, о чем свидетельствовали регулярные подачки, вручаемые ей Кларенсом на лужайке перед школой. Но Финстер это совершенно не смущало. Она во всем винила директрису, которая, обладая средствами, использовала их, чтобы выкрасть ее из родного дома. (И поступила правильно, считала я, не понаслышке зная, что такое нищета.)

Таким образом, весь ее интерес к директрисе заключался в том, чтобы обнаружить ее больные места и ударить по ним. Все в школе знали, что именно она украла кроличью лапку, которая всегда лежала на столе у директрисы; больше никто не осмелился бы это сделать. От нее не ускользнуло, что директриса питает к ней слабость – она воспринимала это как большую дерзость, – но любые попытки сблизиться встречала категорическим отказом и ледяным презрением. Сомневаюсь, впрочем, что директриса это замечала, ослепленная собственным высокомерием и не привыкшая получать тепло в обмен на свою привязанность. (Надо же, как я рассуждаю! Можно подумать, я к этому привыкла.) Однако, не находя отклика, расположение директрисы к Финстер стало проявляться иными путями: в частности, та начала со все большей жестокостью наказывать ее за проступки. Я не раз видела ее склонившейся над корчащейся и плюющейся Финстер; одной рукой она крепко держала ее за ухо, а другой применяла к ней дебридер [44] Дебридер – стоматологический инструмент для прохождения каналов. Прим. переводчика. или другой пыточный инструмент. Напрягшись всем телом, предельно сосредоточившись, она наказывала ее со странным выражением лица, являвшем собой смесь ярости, экзальтации, неудовлетворенного желания и нервного предвкушения. После она всегда падала без сил. Кажется, она сама не знала, рада ли этим стычкам или страшится их.

Наказания, впрочем, не оказывали на Финстер никакого эффекта. Напротив, они как будто подстегивали ее и вдохновляли на новые преступления. Бог свидетель, в Специальной школе не было нужды самой травмировать себя – травм у нас и так было достаточно, порой даже со смертельным исходом, – но я видела, как Финстер со всей силы захлопывала дверь, вставив в щель руку, чтобы потом, шмыгая сопливым носом, расхаживать с кровоподтеками на виду у родителей, приехавших навестить своих отпрысков. Она подбрасывала записки попечителям, доктору Биду и доктору Пичи, писала анонимки в газеты. Однажды мы услышали страшный грохот и, выбежав на звук, увидели клубы дыма из дверей столовой. Оказалось (мы выяснили это, хоть и не сразу), что Финстер смастерила бомбу из угольной пыли, ваты, свечного фитиля и будильника. Потом она написала письмо в «Чизхиллскую газету», назвавшись «Обеспокоенным Гражданином»; в письме жаловалась на сажу в супе. Не прошло и недели, как она сочинила еще одно письмо, на этот раз якобы с целью раскрыть зловещий заговор врачей, накачивающих учеников наркотиками. Однако читатели восприняли этот донос скептически: доктора Бида в городе очень любили. Ничтоже сумняшеся, Финстер продолжила забрасывать газету письмами: в одном говорилось, что в нашей каретной находится завод по производству химических удобрений; в другом сообщалось о банде злоумышленников, под покровом ночи сбрасывающих на чужие огороды «прожорливых» (именно так – «прожорливых») улиток. С усердием репортера желтой газетенки вынюхивая повсюду скандалы, она допытывалась у других учеников – даже у меня – о наличии у директрисы каких-либо порочных склонностей. Наконец она подрядила свою мать (или кого-то еще) расспросить у давних жителей Чизхилла о детстве директрисы. Оказалось, им, мягко говоря, есть что рассказать.

Не знаю, как директрисе удавалось все это время жить рядом с местом, где все произошло, но до того дня никто, включая меня, не знал о ее прошлом ничего, кроме пары скучных фактов. В частности, мы знали, что ее родители мертвы. Участок Джойнсов на кладбище было трудно не заметить, так как он был самым большим, огороженным цепями и утыканным надгробиями; их украшали крылатые черепа и известняковые барашки, а мраморный обелиск с надписью «Харвуд Джойнс» соседствовал с известняковым памятником с надписью «Возлюбленная супруга». Однако в хвалебных жизнеописаниях, составленных трепещущими подхалимами на лавандовой бумаге, о родителях директрисы говорилось очень кратко. Они фигурировали в них как подпорки, способствующие росту будущего гения, необходимые, но сами по себе не представляющие интереса. Теперь же всплыли все кошмарные подробности ее детства. Все ли? Так нам казалось тогда.

О том, что ей все известно, Финстер не стала заявлять директрисе в лицо. Ее план оказался коварнее. Распространив сведения среди учеников и наставников («Д-д-да-д-д-да, мистер Вместо, отец д-д-д-директрисы Д-д-д-джойнс заживо сгорел в огне…»), она начала завуалированно упоминать о них в сочинениях по английскому, слуховых докладах и так далее, маскируя их под фигуры речи. У читающего эти сочинения возникало ощущение смутной тревоги. Оценивая письменную работу, учитель неожиданно ловил себя на мыслях о пожаре, удушении, детоубийстве, отцеубийстве, женоубийстве и суициде. Хотя в Специальной школе смерть всегда находилась неподалеку, ее присутствие было безличным; мы не привыкли ощущать на себе ее пристальный взгляд.

Но приводя свой план в действие, Финстер не знала одного: объект ее нападок вскоре станет к ним равнодушен. Ибо с каждым днем становилось все очевиднее, что директриса серьезно больна.

Отрывок из «Наблюдений очевидца»

Наконец мы подходим к одной из самых увлекательных тем моего исследования – описанию того, как изъяснялись между собой ученики заведения, изучающего словесную некромантию.

Поскольку рассказать о пережитом опыте и законах, действующих в мире мертвых, используя обычный лексикон, предназначенный для описания явлений по эту сторону Покрова, представлялось делом крайне проблематичным, неудивительно, что ученики придумали свое наречие. Они использовали довольно любопытную терминологию. Я говорю не только о технической лексике, при помощи которой они описывали танатологические приемы, инструментарий и теории, хотя и та была обширной, но и о словах, придуманных самими детьми. Другим источником лингвистических курьезов были мертвые. В стенах Специальной школы часто приходилось слышать слова, вышедшие из употребления, как и голоса, давно считавшиеся умолкшими навек – слова, которые никто не слышал годами или веками, переживали второе рождение, хотя их смысл не всегда соответствовал изначальному, ибо дети – особенно эти дети – обожали с ними играть.