Анна Старобинец - Резкое похолодание. Зимняя книга [сборник litres]

Моя волшебница забирает все письма.

– Только не вздумай меня опозорить! Никаких соплей!

…Моя волшебница живет в горе. Она живет там давно, много лет, много веков – с самого начала. С тех пор, как появилась гора.

Я никогда ее не видела и не знаю, как она выглядит. Она почему-то не хочет мне показываться, хотя я столько раз ее об этом просила!.. Но она отказывается. Она просто забирает письма, которые я приношу. Забирает к себе, внутрь горы…

– Никаких «не поеду – не могу»! Это тебе не лес. Там будут горнолыжники!

…В письмах я пишу ей про мои желания. А волшебница их потом исполняет. Не всегда, конечно… Но все же. Все же, как правило, исполняет. Особенно если письмо оформлено правильно…

– Понимаешь? Горнолыжники!

…Правильно это нужно делать так. В центре печатными буквами написать свое желание. Обвести его в кружок. По краям разрисовать страницу маленькими снежинками. Это все делается синей шариковой ручкой…

– Понимаешь? Горнолыжники!

…А потом – черной ручкой – нужно поверх всего нарисовать еще одну большую снежинку. А на обратной стороне написать три раза «Я так хочу». И подписаться – чтобы волшебница не сомневалась, что письмо именно от меня, а не от каких-нибудь посторонних.

– Понимаю. Горнолыжники.

Отец собирает со стола грязную посуду и кладет в раковину. Тарелку с маминой нетронутой порцией накрывает сверху другой тарелкой и отправляет в холодильник.

Горнолыжники… Меня как-то настораживает это слово. Горнолыжники, горнолыжники … Я чувствую опасность. Горнолыжники, горнолыжники, горнолыжники, горнолыжники… Я душу его, медленно выжимаю его, туго обвиваю его кольцами четких, беззвучных повторов. Жду, когда оно перестанет дышать и застынет, очистится от всякого смысла и умрет.

Горнолыжники, горнолыжники… Да что же это такое!.. горнолыжники… Оно все еще сопротивляется… Горнолыжники, горнолыжники, – осталось совсем немного. Горнолыжники… – нужно его добить. Горнолыжники… Ну вот. Наконец-то. Оно больше не дышит. Оно ничего больше не значит.

Горнолыжники, – зачем-то повторяю я снова. Как будто хочу что-то проверить. Как будто пинаю в бок покойника, чтобы убедиться, что он действительно мертв… Убеждаюсь. Вроде бы все в порядке.

Все в порядке, но мне что-то не нравится.

Горнолыжники, – говорю я беззвучно.

– Горнолыжники, – говорю я вслух.

Это как контрольный выстрел в голову. На всякий случай, мало ли что…

– Горнолыжники…

– Да что ты заладила? – раздражается отец.

Я молчу. Не объяснять же ему. Молчу.

Не объяснять же ему, что это слово – без всякого значения, просто набор звуков, просто оболочка, – оно не хочет умирать до конца. Придушенное, раздавленное, простреленное – оно все еще живет.

– Горнолыжники, – говорю я шепотом.

И чувствую, как оно шевелится. Как его оболочка разглаживается, заполняется изнутри каким-то новым соком, новым, непостижимым для меня смыслом.

В таком виде оно гораздо страшнее, чем раньше. Я не понимаю его. Я ничего не могу с ним поделать.

– Горнолыжники, – говорю я и отпускаю его.

Я бессильна. Оно свободно. Оно серое, уродливое и опасное. Оно не подчиняется мне.

– Соня, да что с тобой? Что с тобой такое?

Он выглядит озабоченным. Он даже протягивает ко мне руку, прикасается к моему лбу… Неужели погладит по голове?.. Нет, конечно, нет – просто проверяет, есть ли температура…

– Ничего, – говорю. – Все нормально. Просто… представь себе, папа, что ты кого-то убиваешь, а он все равно живой.

– У тебя температура, – отвечает он. – Горло не болит?

– Нет.

– Насморка нет?

– Нет.

– Все равно иди и ложись.

– Хорошо… Но все-таки… Может так быть, что ты кого-то убиваешь – а он не умирает?

– Быстро ложись, – говорит он. – Я принесу тебе аспирин. – И добавляет: – Нет. Так не может быть. Когда ты кого-то убиваешь – он умирает.

Родители не забирают меня из школы. И не отводят. Никогда. От дома до школы – десять минут ходу, и отец считает, что я не развалюсь, если пройду это расстояние одна. Это будет развивать во мне самостоятельность. Никакой опасности нет – ни утром, когда я иду в школу, ни в три-четыре дня, когда возвращаюсь обратно. У нас маленький тихий городок. Опасаться здесь нечего… В нашем городке совершенно нет злачных мест. Одно-единственное кафе, но там вам ничего не грозит.

У нас маленький, геометрический городок. Заблудиться здесь невозможно… У нас одинаковые блочные дома – серые и грязно-розовые, пятиэтажные и девятиэтажные, но они все четко пронумерованы, так что перепутать их невозможно.

У нас здесь всего две главные улицы – Ленина и Лесная. Они прямые и пересекаются под прямым углом, разделяя город на четыре квадратных района: АА, АБ, АВ и БВ. Я живу в районе АБ. Моя школа находится в районе АВ. Чтобы попасть в школу, надо идти все время прямо, никуда не сворачивая. Отец говорит, что даже такая кулема, как я, способна проделать этот путь самостоятельно.

Я единственная в классе, кто проделывает этот путь самостоятельно. Всех остальных приводят и забирают родители.

Утром идти хуже всего. Зимним, холодным, ночным утром, когда ничего еще даже не началось, когда все еще впереди – пахнущая овощным супом и трухлявой мебелью школа, молодая учительница с пронзительным голосом и все эти – вертлявые, суетливые, сопливые, с твердыми кулачками, локотками, коленками… Утром мне было бы легче, если бы кто-то шел рядом со мной. В темноте, в черном морозе.

Но я хожу одна. Из АБ в АВ. По прямой.

Письмо волшебнице

Заветное желание

Пожалуйста, пусть кто-нибудь ходит вместе со мной.

Я так хочу.

Я так хочу.

Я так хочу.

– Эй, когова! – букву «рэ» Ренат не выговаривает. – В школу идешь, когова?

Он пытается перегородить мне дорогу – но он маленький и щуплый, а я большая и толстая, так что я просто молча пру вперед, а он путается у меня под ногами, как вертлявая собачонка.

– Ты чё, оглохла, когова? Уши надо мыть компотом! Чё молчишь, с тобой газговагиваю! Ща получишь у меня!

Я резко останавливаюсь. Ренат быстро отскакивает в сторону – как все маленькие злые собачки, он очень труслив.

– Сам получишь, – говорю угрожающе и делаю шаг к нему.

– Сначала догони! – хихикает Ренат и отбегает еще дальше.

Я иду вперед. Кто-то вдруг очень больно ударяет меня в затылок. Оборачиваюсь: Ренат демонстрирует длинный белый язык; в руке у него грязный снежок, и он метит мне прямо в лицо.

– Ща еще получишь!

Я отворачиваюсь, но недостаточно быстро: второй удар приходится в щеку. Плотный комочек грязи и снега сползает за воротник шубы и тут же начинает сочиться холодными тонкими струйками. Ну и что. Ну и что. Я ускоряю шаг.