Дмитрий Костюкевич - Жуть-2

— Отдай! — бросился на врага Вадик.

Его не пустил Араужо. Пихнул под рёбра, и Вадик осел на протянувшуюся вдоль стены лавку.

— Отдай…

— Отличные котлы, — сказал Шима и кинул часы Косарёву. — Знаешь, кому пихнуть.

На глазах Вадика навернулись слёзы. Он встретился с беспокойным взглядом Косарёва, тот спрятал часы в пакет и потупил глаза.

В раздевалке больше никого не было — Клюй держал дверь, не пуская остальных.

Шима подошёл и сел перед всхлипывающим Вадиком.

— Расскажешь кому — убью, — сказал он.

И Вадик поверил. Этим бесноватым глазам, которым больше подошли бы вертикальные зрачки.

Дома он сбивчиво сообщил плохою новость. Наверное, порвался ремешок… когда возвращался домой… в школе точно были… три раза туда-сюда прошёлся… прости, мама… ну, прости… Врать было тошно, горько, гадко.

Он покрывал дьявола.

Под изобретательную руку шиминой стаи, за компанию, попадало и Талишко. Назвался другом Рябины — полезай в унитаз за портфелем.

Вадик и Талишко сидели на грязном кафельном полу, с вымытыми в раковине, но всё ещё вонючими (старалось воображение) сумками в ногах, и плакали, не стесняясь слёз.

— Это я сдал Шиму Марийке, — сказал Талишко. — Рассказал про дверь.

— Знаю, — сказал Вадик.

— Откуда?

— Догадался. Мозоль труханул бы.

— Зря я это, да? Только тебе хуже сделал.

— Ничего бы не изменилось, — покачал головой Вадик и хлюпнул носом.

— Гады. Что б они под автобус попали.

— Сгорели.

— Отравились.

— С крыши упали.

— Сквозь землю провалились.

— В очке утонули! — Вадик пнул ногой свой рюкзак, потом сделал максимально глупое лицо и медленно произнёс: — А кто такой Кук?

Друзья утирали слёзы и смеялись — спасибо Араужо за маленькие радости.

— Загадка с подвохом, — сказал Вадик, вставая. — Ты в ней, а она в тебе.

Талишко пожал плечами, рюкзак он подцепил одним пальцем.

— Школа.

— В заднице эта школа, — фыркнул Талишко.

На литературу они не пошли.

На следующий день, на уроке географии, Богомолов передал записку. «С первой парты», — пискнул бывший «любимчик» Шимы. Вадик поднял голову и увидел хищные физиономии Шимы и Клюя. Он развернул сложенный вчетверо тетрадный лист: «ПОСЛЕ УРОКАВ. ГОТОВСЯ».

— Я провожу тебя, — сказал Талишко, тоже прочитав записку.

В тот день обошлось. И завтра. И послезавтра. Шима и К° не спешили выполнять угрозу. Это было даже хуже новых побоев — боязливо спешить безразличными дворами домой, оглядываться, вздрагивать от лая собак и хриплых криков алкашей. Уж лучше бы встретили, и всё закончилось — но Вадик знал, что ничего не закончится, пока он не решится ответить ударом на удар. Вот только откуда взяться храбрости?

— Эй, Рябина.

На лавке сидел Косарёв. Тот самый двор, та самая песочница, возле которой Вадик вспахал землю носом.

Косарёв не участвовал в избиении Вадика у таксофона, и в последующей травле его было очень мало — тень за спинами Шимы, Клюя и Араужо. Скучающий наблюдатель. Но всё-таки…

Вадик свернул налево и быстро зашагал по бордюру подъездной дороги, стремясь к арке, выходящей на оживлённый проспект. В прошлый раз ему следовало бежать именно туда, а не к садику; у Вадика было достаточно времени обдумать пути отступления.

— Рябина… Вадим… — Косарёв поднялся с просевшей скамейки и медленно пошёл следом. — Не беги, я не для этого… просто поговорить.

Вадик ускорился. Ещё не хватало поверить.

— Вот, — Косарёв поднял руку. — Твои часы.

Вадик остановился, готовый в любой момент сорваться с места. Уловка? В голосе Косарёва было что-то просительное, не злое, и Вадик решился. К тому же, как он уже понял, но не успел свыкнуться, убегать было бесполезно. Не сегодня, так завтра. А если Косарёв попытается его ударить, возможно, он осмелится ответить. Один на один.

Косарёв приблизился и протянул часы. Сцепленные половинки ремешка висели на единственной штанге, циферблат прочертила царапина, но Вадик не рассчитывал увидеть и этого. Он успел попрощаться с часами.

— Забирай, — сказал Косарёв и сдул со лба чёлку.

Вадик протянул руку и взялся за ремешок, готовый к тому, что Косарёв сейчас рванёт его на себя, врежет под дых, а из-за деревьев с гоготом выскочит вся стая.

Часы остались в его руке. И он спрятал их в карман брюк.

— Ты этого… извини. Я не хотел в этом участвовать.

— Ага, — кивнул Вадик, не зная, что сказать. — Спасибо.

— Ты домой? Туда?

— Да.

— С тобой пройдусь.

Он пошёл справа от Вадика: руки в карманах, взгляд то под ноги, то в глубь двора.

— Только в школу их не носи, — сказал Косарёв, когда они миновали арку и затопали под вывеской швейного ателье. — Я Шиме скажу, что хотел их продать, но потерял.

— Не буду, — кивнул Вадик.

— Ты вроде нормальный парень, а им… им всё пофигу. Даже друг на друга…

Шли молча. Вадик сжимал в кармане часы.

— Я после этой четверти переведусь, — снова заговорил Косарёв. — Родичи трёшку выцепили в Северном. Так что…

У Вадика едва не вырвалось: «Везёт!» С переводом в другую школу, да и с квартирой. За эти минуты он странным образом привык к присутствию Косарёва, к тому, что они идут рядом и худо-бедно беседуют. В школе «Свои» существовала особая должность «старшего брата». Если ученики с чем-то не справлялись, если им хотелось поделиться с кем-то своими секретами, они обращались к «страшим братьям», которых набрали из семнадцатилетних — двадцатилетних парней (учителя — «старпёры» — не подходили). На секунду Вадику захотелось, чтобы Косарёв, хоть тот и был его одногодкой, стал ему «старшим братом».

— Вадя! — позвали из дверей продовольственного магазина. — Сын!

Вадик замахал отцу, а потом повернулся к Косарёву.

— Спасибо, — ещё раз поблагодарил он.

Косарёв растеряно кивнул в ответ и, не вынимая рук из карманов, пошёл к ларькам на остановке.

Мария Тимофеевна зашла в мастерские за пятнадцать минут до звонка. Все сразу притихли — увидели её лицо. Классная не извинилась, не поздоровалась с трудовиком, усатым и подозрительно непьющим Фомой Юрьевичем, а замерла у сверлильного станка и стояла так минуту или две, словно забыла, зачем пришла. Вадик заметил влажные полосы на щеках классной, воспалённые глаза, и подумал: «Только не Талишко. Пускай это будет Клюй». Он почему-то был уверен: случилось что-то плохое, ужасное, и именно с Талишко или Клюем, которые сегодня не появились в школе. Запах стружки лишился медовых ноток, стал кислым.

Шима сел на табуретку, закинул ногу на ногу — не на уроке, а в кинотеатре. Разве что с молотком в руке.

— Мария Тимофеевна, — робко позвал Богомолов.

Трудовик кашлянул в кулак.

Классная вздрогнула и будто только сейчас увидела, где находится.